С годами продолжалось пополнение рода ваганов. Семьи разрастались, сыновья после женитьбы делились с родителями, строились новые дома. Через столетие население хуторов значительно увеличилось, из них образовались деревни и получили свои названия. Деревню, основателем которой был Ермолай, назвали Хорошево. Вторая деревня, разместившаяся за ручьем на пригорке, получила название Заручье, и третья, расположенная близ озера, стала называться Озерской. Позднее появилась четвертая деревня Глубоково, в пяти верстах от первых трех, близ небольшого ручья с названием Глубокий. Жители в каждой деревне сохраняли родственные связи.

Поселение назвали Суземом.

В начале XVIII столетия о поселении стало известно в Шенкурске, и тогда оно получило статус и при образовании Архангельской губернии было приписано к Шенкурскому уезду. Сузем стал именоваться Глубоковской волостью по названию самой большой деревни.

К началу XX века население волости перевалило за три сотни, назрела необходимость в создании стационарной школы, оборудованной инвентарем и оснащенной всеми необходимыми школьными принадлежностями.

В 1909 году взамен небольшой избы, в которой размещалась школа, глубоковцы в течение весны и лета построили неподалеку от деревни Хорошево, близ церкви, большое светлое здание с квартирой для учителя. Столы и скамейки заменили партами. Старенький дьячок, исполнявший обязанности учителя, к тому времени скончался, и тогда первым учителем в новой школе стал мой отец, Феодосии Иванов, экстерном окончивший учительскую семинарию, изъявивший желание получить назначение в Глубоковку.

За годы учительствования отца все дети школьного возраста получали трехлетнее начальное образование, а некоторые из ребят продолжили учебу в Шенкурске и Архангельске. Отдавая все силы своему любимому делу, не считаясь ни со временем, ни со своим подорванным здоровьем в детстве и отрочестве, он продолжал и в летние каникулы индивидуальные занятия с отстающими учениками. Напряженная работа в школе, которую посещали более тридцати учеников, а по воскресным дням занятия со взрослыми дали о себе знать, и осенью 1917 года отца не стало. Похороны отца сопровождала огромная процессия благодарных глубоковцев, почтивших память своего учителя за его доброе отношение к детям и ко всему населению волости.

В родной школе довелось учиться и мне, но у другого учителя. Добрая память о ней сохранилась у меня на всю жизнь: школа была для меня родным домом - в ней я родился, в ней провел детство и в ней учился…

… И теперь через много лет я с благоговейной любовью вспоминаю свою школу и счастливое, хотя и короткое время детства, так как рано остался без отца. Его любовь ко мне перенес дедушка, которого я взаимно любил и ласково называл деко…

С тех пор прошло более шести десятилетий. Я по-прежнему помню задушевные, насыщенные таинственностью рассказы деда о древней Москве, о далеких временах, связанных с историей нашего рода. Но особенно глубоко запало в мою душу вещее напутствие деда перед моим отъездом в Архангельск для продолжения образования.

Было раннее утро конца июля 1927 года. Мне предстояло более ста километров пешего пути до ближайшей пароходной пристани на реке Ваге. Надев за плечи котомку со съестным, приготовленным мамой в дорогу, парой холщового белья и другими вещами домашнего обихода, необходимыми в длительной дороге и на первое время на чужбине, я с приподнятым настроением вышел из дома. Горячее солнце только что поднялось из-за леса, предвещая жаркий день. Оглядывая наш небольшой домик с маленьким балконом, близлежащие поля и рощи, я предчувствовал, что прощаюсь с ними навсегда. У крыльца стояли мама и дедушка. Дед, подойдя ко мне, внимательно посмотрел проникновенным взглядом и, словно кудесник, веско изрек:

- Дорогой мой внук Аполлос, родился ты под счастливой новогодней звездой, и видится мне - удача будет сопутствовать тебе в учении, в службе и во всей твоей долгой жизни. И суждено тебе быть в нашей древней столице - матушке-Москве, побывать на Берсеневке, на Ваганьковском пригорке, а также увидеть златоглавый Храм Христа Спасителя. Вспомни тогда обо мне.

До слез тронутый таким напутствием, я обещал деду не только вспоминать его и писать письма, но не забывать, помня доброту и отеческую заботу, в которой я особенно нуждался после ранней смерти отца.

Затем дедушка благословил меня, передал все свои сбережения - тридцать рублей, пожелал мне доброго пути, здоровья и счастья в жизни.

А когда прощалась со мной мама, я, мельком взглянув на деда, заметил в его голубоватых старческих глазах навернувшиеся слезинки. Это было грустное и, как оказалось, последнее прощание. Вскорости мой дедушка скончался…

По прошествии четырех лет после моего отъезда из отчего дома, летом 1931 года, я прибыл в Москву. Поселившись в общежитии института, первое время до начала экзаменов не спеша ходил по улицам, запоминая названия их и останавливаясь у примечательных зданий и древних церквей (тогда их еще не коснулась рука варваров).

Вскоре одна из центральных улиц привела меня к Ваганьковскому пригорку. Я увидел исторический холм и вспомнил предания о нем, рассказанные дедом.

Миновав мост и выйдя на Берсеневскую набережную, я увидел стоявший на высоком подиуме по ту сторону реки, сверкавший на солнце всеми куполами величавый златоглавый Храм Христа Спасителя.

Пройдя немного по Берсеневке, беспрерывно поглядывая в сторону Храма и одновременно вспоминая о далеком предке Ермолае Берсене и предсказаниях деда, остановился у старинных палат Аверкия Кириллова. Затем, осмотрев терем, поспешил на другую сторону Москвы-реки. Огромный Храм, величаво и гордо возвышавшийся над рекой, поразил меня своим великолепием, строгостью архитектуры и талантливо исполненными горельефами, обрамлявшими со всех сторон беломраморные стены святыни…

Вещее пророчество деда Берсенева сбылось.

Мне, потомку ваганов, словно по вечному зову, через пять столетий после того, как мой прапрапрадед Ермолай Берсень покинул Москву, новым кругом родовой судьбы выпало на долю прибыть к Ваганьковскому холму и на Берсеневку, да еще и приоткрыть завесу над тайнами Храма Христа Спасителя и древнего Чертольского подземелья…