Кожемякин ни с кем не разговаривал, а занимался в основном тем, что разливал водку по рюмкам. Я успел заметить, что он наливал себе чаще, чем остальным, но самое удивительное было то, что при этом он не выглядел более нетрезвым, чем кто-либо из нас.

И Светлана молчала. Ее будто подменили. Днем она выглядела повеселее. Мне почему-то стало ее жалко, я хотел занять ее разговором, но не мог — из-за Загорского, который не позволял мне отвлечься.

— Давай выпьем, командир! — неожиданно громко и даже, как мне показалось, с вызовом предложил Кожемякин.

Он зстал, покачиваясь, и только теперь я увидел, что он все-таки пьян.

— Ятебя за что уважаю? — спросил Кожемякин.

Он явно обращался к Самсонову, и это обстоятельство немало меня поразило. Мне еще не доводилось видеть, чтобы так разговаривали с Самсоновым. А тот сидел как ни в чем не бывало и смотрел на пьяненького коротышку Кожемякина с благосклонностью и насмешкой.

— Уважаю тебя за то, что тебе не западало сидеть со мной за одним столом. Что ты настоящий мужик.

Демин сидел напротив меня потупив, очи. И я вдруг понял, что ничего особенного не происходит. Что это уже было не раз. И все привыкли.

— За тебя, Николаич! — провозгласил Кожемякин.

Все выпили. Кожемякин плюхнулся на стул и обвел присутствующих затуманенным взглядом. Для него существовало два сценария дальнейших событий: или его свалит сон, или начнется большая драка. Я людей кожемякинского типа нутром чуял.

— Поди-ка сюда, Евгений, — сказал мне Самсонов.

Я подошел.

— Ты с техникой дружишь?

Я неопределенно пожал плечами.

— Политех заканчивал?

— Да.

— Значит, инженер?

— По диплому — да.

— Тебе и карты в руки. Будешь в нашем следующем сюжете сниматься. Про мороженое. Ты мороженое любишь?

Он как-то так всегда со мной разговаривал; что у меня самого складывалось впечатление, будто я настоящий придурок. Ну просто стопроцентный. И поэтому я промолчал.