— Пойдите и заявите об этом королю, — иронически ответил Кольбер.

Мушкетер неожиданно последовал этому совету и сообщил Людовику XIV о своем отказе. Король, хорошо относившийся к д’Артаньяну, лишь улыбнулся:

— Я вас за это только еще больше уважаю, ведь ремесло тюремщика обогащает, тогда как военное ремесло…

Снисходительность короля, вероятно, была вызвана тем, что он уже понял, насколько мушкетер не подходил для роли, на которую его прочили. Была найдена куда более подходящая кандидатура в лице Б. де Сен-Мара, помощника д’Артаньяна.

Сменив несколько мест заключения, Фуке оказался в Венсеннском. замке. Титул сюринтенданта был ликвидирован, и Кольбер, к которому перешло заведование финансами, получил (и то лишь через несколько лет) другой чин — генерального контролера. Одновременно были задержаны члены семьи Фуке, произведен обыск в его замках, где среди прочих бумаг обнаружили план укрепления и обороны Бель-Иля.

Не желая предавать Фуке суду парижского парламента, Людовик 15 ноября 1661 г. опубликовал эдикт о создании специальной палаты правосудия для расследования злоупотреблений в финансовом ведомстве за предшествовавшую четверть века. Столь обширная программа ревизии была призвана послужить объяснением, почему связанный с нею процесс Фуке был изъят из ведения парижского парламента, который обладал правам судить своих членов. Кроме того, всестороннее выяснение непорядков в управлении государственными финансами должно было обратить против Фуке гнев французского населения, задавленного налоговым гнетом. Состав комиссии подбирался из числа врагов обвиняемого[216] и лиц, на которых можно было рассчитывать как на простых исполнителей королевской воли.

Заседания палаты начались 3 декабря 1661 г., но лишь в марте следующего года было прямо названо имя Фуке в качестве виновника дурного управления финансами. Он был вызван для допроса. Обвиняемый выдвигал различные возражения, утверждая, что он не может сообщить палате многие особо секретные сведения. Он имел право докладывать лишь покойному Мазарини и самому королю. Фуке жаловался на конфискацию принадлежавших ему бумаг, которые будто бы содержали доказательства его невиновности. В ответ бывшему сю-ринтенданту предъявили собственноручно написанный им план обороны Бель-Иля, что могло считаться доказательством государственной измены. Фуке был потрясен, увидев эту бумагу. Об ее существовании он успел забыть и считал давно уничтоженной. Пытаясь оправдаться, Фуке уверял, что это были лишь какие-то туманные проекты, вызванные охлаждением его отношений с Мазарини, что после примирения с кардиналом эти пустые мечты были полностью забыты и он, Фуке, даже сам предлагал Бель-Иль королю.

Данные, собранные палатой, говорили о другом: Фуке уже принял меры к осуществлению своего плана, закупил корабли якобы для торговых целей, а в действительности для организации собственного военного флота, рассчитывая на поддержку друзей, занимавших посты комендантов ряда крепостей. В планы Фуке входила и попытка развернуть агитацию за созыв Генеральных штатов — сословного представительства, не собиравшегося уже почти полстолетия, с целью опереться на них в сопротивлении королю. Все это казалось правдоподобным. Ведь сторонники павшего министра не дремали и после его ареста. Были выпущены памфлеты в его защиту, наиболее известный из них был написан поэтом Пелиссоном. Это способствовало известному повороту общественных настроений в пользу обвиняемого. (Вольтер писал о Фуке, что «писатели спасли ему жизнь» [217].)

Выступления Фуке на суде получили широкое распространение и были частично опубликованы. Он добился дозволения взять двух адвокатов, в чем раньше ему отказывали (это не разрешалось в делах, касающихся государственной измены). Впрочем, Фуке мог беседовать со своими адвокатами только в присутствии д’Артаньяна. Судебное разбирательство все более затягивалось, к крайнему неудовольствию Людовика XIV. Король фактически отстранил от ведения дела председателя палаты, не оправдавшего его надежд. Руководство процессом было поручено канцлеру Сегье. Были заменены и другие лица, но даже эти меры не очень ускорили ход процесса. Фуке, которого тем временем перевозили из одной парижской тюрьмы в другую (побывал он и в Бастилии), иногда переходил в наступление, подвергая сомнению протоколы заседаний, обвиняя Кольбера в подлогах или напоминая Сегье его собственное двусмысленное поведение в былые годы, когда канцлер поддерживал тайные связи с испанцами [218].

Два докладчика палаты, представившие к концу 1664 г. свои заключения по делу Фуке, разошлись в оценках. В обоих заключениях Фуке признавался виновным в растратах и расточительстве казенных средств, но лишь один из докладчиков инкриминировал ему оскорбление величества и государственную измену. Палата большинством голосов отвергла предложение присудить обвиняемого к смерти и ограничилась приговором к конфискации имущества и пожизненному изгнанию из Франции.

Король открыто заявлял, что без колебаний утвердит смертный приговор. Поэтому он воспринял столь мягкий, по его мнению, вердикт палаты как вызов: ведь Фуке с его энергией мог за границей сколотить новое состояние и стал бы насмехаться над наказанием, которому его подвергли. Вскоре члены палаты испытали на себе всю силу королевского раздражения. Одни из них лишились своих постов, другим предложили покинуть Париж. Вопреки обычаю, по которому король должен был либо согласиться с приговором, либо смягчить его, на сей раз Людовик изменил решение палаты в совершенно противоположном смысле. Взамен изгнания Фуке был приговорен к пожизненному тюремному заключению. Бывшего министра под строгой охраной направили в крепость североитальянского города Пинероля, принадлежавшего тогда Франции. В Пинероле Фуке предстояло провести в суровом заключении последние пятнадцать лет своей жизни. Надежды друзей, что он будет вскоре помилован, не осуществились вследствие неугасавшей ненависти Людовика XIV к осужденному.

Еще современники недоумевали: в чем причина не ослабевавшего со. временем королевского гнева? Одна из загадок — полная пассивность и беззаботность Фуке накануне ареста. Ведь он имел более чем достаточно времени, чтобы оставить далеко позади любых преследователей, укрыться на Бель-Иле (остров охранял нанятый им гарнизон), наконец, просто бежать за границу на одном из своих кораблей. Трудно представить, что Фуке ничего не было известно о надвигавшейся опасности, о действиях его врагов, включая Кольбера и все еще неугомонную герцогиню де Шеврез. Был ли Фуке болен, дал ли усыпить себя лестью или твердо рассчитывал на поддержку парижского парламента, где имел немало сторонников, или, наконец, он предпочитал публично оправдаться? Или, может быть, он знал такие тайны, которые, как он считал, могли быть его верной защитой (на это Фуке не раз намекал впоследствии)?

Людовик XIV неплохо разгадал характер своего опального министра: если он и владел какими-то секретами, то не проговорился об этом ни на процессе, ни во время долгих бесед в тюрьме Пинероля с другим заключенным — герцогом Лозеном[219]. Когда Фуке умер, в Париже ходили упорные слухи, что бывший сюринтендант финансов отравлен по приказу короля. Это дало новую пищу для толков, которые потом расцвечивались домыслами и фантазией ученых и романистов и способствовали включению едва ли не самого известного процесса во Франции того времени — суда над Фуке — в историю внесудебной расправы с узником, носившим железную маску на лице. Впрочем, какая-то связь между ними, несомненно, существовала и в действительности.

Трехвековая загадка таинственного арестанта в железной маске все еще остается нерешенной, несмотря на то что ей посвящена уже целая библиотека книг. Когда-то история эта имела политическое звучание, в ней ярко выразился монархический произвол, пресловутое королевское lettres de cachet, нередко безымянные приказы об аресте, режим бесправия для подавляющего большинства населения Франции в период абсолютизма. Потом история узника с железной маской перешла в разряд исторических тайн, неразгаданность которых время от времени создает основу для различных экстравагантных теорий. Кого только не пытались объявить «железной маской». Брата-близнеца Людовика XIV и Мольера, герцогов Бофора и Вермандуа, короля Карла I, казненного в 1649 г. английскими республиканцами, и его внука герцога Монмаута — незаконного сына Карла II, обезглавленного в 1685 г., немца — мальтийского рыцаря, армянского патриарха и т. д. Однако постепенно круг претендентов сужался.

Достоверно известно, что 12 сентября 1698 г. «маску» доставил в Бастилию новый губернатор этой тюрьмы уже знакомый нам бывший мушкетер Сен-Map. В дневнике помощника коменданта Бастилии Дю Жюнка сказано, что Сен-Map привез с собой своего старого узника, которого он держал под стражей в Пинероле. Когда Сен-Map покидал пост губернатора крепости Пинероля, там содержалось пять государственных преступников. Стараниями и остроумием исследователей, тщательно проанализировавших переписку Сен-Мара с его начальником — знаменитым военным министром Лувуа, а после смерти того — с его сыном и преемником Барбезье, удалось отсеять из «пятерки» троих заключенных, и «кандидатами» на роль «маски» остались двое.

Во-первых, граф Эрколе Маттиоли. Этот мантуанский министр получал взятки от правительства Людовика XIV, но обманул его доверие. В 1679 г. итальянца заманили на французскую территорию и отправили в крепость Пинероля. Французский историк Ф. Функ-Брентано утверждал, что тождество Маттиоли и «маски» было доказано с математической точностью. (Между прочим, и в акте о смерти заключенного в маске в 1703 г. он назван «Мар-шиали».) В последнее время позиции «маттиолистов» пошатнулись. Выяснилось, в частности, что арест Маттиоли был широко известным фактом, о нем даже писали голландские газеты. Напротив, лично Маттиоли никто во Франции не знал, и не было никакой нужды содержать его в тюрьме с маской на лице. Главным кандидатом после этого стал некий «слуга Эсташ Доже», арестованный в 1669 г. Однако, писал в 1952 г. известный французский ученый Ж. Монгредьен, подняв железную маску, исследователи обнаружили человека без лица и биографии[220]. По всей вероятности, «Эсташ Доже» — псевдоним. В 1965 г. академик Ж. Паньол[221] попытался использовать этот вывод для воскрешения старой версии, которую выдвинул еще Вольтер и популяризировал А. Дюма в романе «Десять лет спустя» («Виконт де Бражелон»). По этой версии, «маска» — брат Людовика XIV, обреченный на вечное заключение из соображений государственной политики.

Еще в XIX в. в числе претендентов на роль «маски» фигурировал и Фуке, но его кандидатура была решительно отвергнута господствовавшими тогда «маттиолистами». В 1969 г. французский журналист П. Ж. Аррез опубликовал книгу «Железная маска» [222], где постарался подкрепить новыми доводами старую гипотезу, по которой «маской» являлся осужденный сюринтендант финансов.

Самым впечатляющим является подробное обоснование Аррезом тезиса, что после смерти Мазарини и падения Фуке едва ли не все центральные посты в государственном аппарате были захвачены Кольбером и Лувуа, их многочисленными родственниками и клиентами, которые представляли по сути дела единый «клан», связанный круговой порукой. Все лица, имевшие отношение к судьбе «маски», были неизменно представителями или доверенными людьми этого «клана». В свою очередь Сен-Map, избранный в 1665 г. тюремщиком для осужденного Фуке и щедро награжденный за верность деньгами и землями, в качестве помощников взял себе в Пинероль своего кузена де Бленвильера, своих племянников Луи и Гильома де Формануар (им поручалось исполнять роль курьеров при отсылке особо важных донесений в Париж), а также майора Росаржа, через 39 лет засвидетельствовавшего смерть «Маршиали» в Бастилии.

Более того, возникает вопрос, насколько был осведомлен Людовик XIV о переписке, которую вел его военный министр Лувуа с Сен-Маром. Хотя Лувуа неизменно ссылался на «волю короля», но это ведь была обычная форма, в которую министры облекали свои приказы подчиненным. Даже бумаги, подписанные Людовиком XIV, совсем не обязательно исходили от него — известно, что имелись секретари, в обязанность которых входило имитировать королевскую подпись на документах. Все это бросает дополнительный свет на старую загадку. Однако Аррез переступает границу правдоподобного, когда изображает Людовика XIV безвольной марионеткой, «королевским манекеном», исполняющим веления «клана» Кольбера и Лувуа. Приводимые в пользу этого доводы на редкость неубедительны — они свидетельствуют только о том, что министрам удавалось ссылками на государственные интересы не раз обводить своего повелителя вокруг пальца, даже изменять ранее принятые им решения. Это известно всем, кто знаком с историей правления Людовика XIV. Но это вовсе не является основанием для того, чтобы считать «короля-солнце» бессильным противостоять предписаниям своих министров. Изображение Людовика способным изобретать только парики или коротать время с любовницами, выбранными для него «кланом», явно далеко от реальности и нужно Аррезу как основание для его теории. Аррез полагает, что Кольбер и Лувуа еще долгие годы опасались возвращения к власти Фуке — его огромные богатства перешли в руки их родни. Между тем нет никаких доказательств существования таких опасений. Учитывая ненависть, которую питал к бывшему сюринтенданту финансов король, речь могла идти лишь о некотором смягчении в будущем его участи, максимум об освобождении из заточения. Предположение, что Фуке после ареста в течение многих лет сохранял сильную партию при дворе и в столице, также не подтверждается фактами.

Примером всесилия «клана» Аррез считает и судьбу д’Артаньяна. Основываясь во многом на мемуарах мушкетера в изложении Гасьена де Куртиля, Аррез излагает историю того, как д’Артаньян был подкуплен, а потом убит людьми «клана». Подчиненные Фуке потребовали от мушкетера внести плату за его должность (тогда существовала система продажи должностей). Противники сю-ринтенданта дали д’Артаньяну необходимую сумму. В результате попытка Фуке исправить промах и перетянуть д’Артаньяна на свою сторону окончилась неудачей. Поскольку он стал слишком близким к королю, Людовика убедили назначить мушкетера губернатором Лилля. Однако уже вскоре этот пост был возвращен маршалу д’Юмьеру, связанному различными родственными связями с «кланом» врагов Фуке. Через несколько месяцев после этого д’Артаньян, которого мушкетеры потеряли из виду во время схватки с неприятелем, был найден мертвым на поле боя около Маастрихта[223].