Дима предполагал, кто это мог быть. Следователь то и дело задавал ему вопросы касательно старших ребят, но Лесков сомневался в их виновности. Марат относился к тем парням, кто умеет держать слово. К тому же Лесков прекрасно помнил его фразу, что с малолетками старшим разбираться не комильфо, и Дима сказал об этом следователю. Показушно хвалить Катю за смелость, а затем тайком мстить Артему — это не был почерк Марата. А вот тот, кто обожал подкарауливать и нападать группой, по-прежнему не упоминался.

Не упоминался и нож, остроту которого Лесков недавно почувствовал своим горлом. Забавно… Дима был уверен, что Виктор никогда не осмелится пустить в ход оружие, и поэтому особенно не испугался, когда лезвие коснулось его шеи.

Следователю Сенатор сказал, что ничего не видел и понятия не имеет, кто мог напасть на Ларина.

Разумеется, словам подростков не верили. Разборки с применением холодного оружия среди старших ребят не были редкостью, и имена зачинщиков выдавали с огромной неохотой. На территории детских домов существовал особый мир со своими правилами, и никто не желал впускать в него посторонних людей. Пока что подозрение падало на Марата. На допросе тот вел себя спокойно и упорно настаивал на том, что он не идиот устраивать поножовщину за несколько месяцев до выхода на свободу. Тем более что он сказал, чтобы пацана не трогали. И тому были свидетели.

Было около трех часов ночи, когда подросткам позволили разойтись по своим комнатам. Все они были взбудоражены произошедшими событиями, поэтому еще долго не могли уснуть. Дима лежал в постели, мрачно глядя на опустевшую соседнюю кровать. Подушку, одеяло и простыню уже убрали. Сняли даже матрац, отчего металлическая сетка тускло поблескивала в слабом лунном свете.

Сейчас Дима не задумывался над тем, что люди не могут видеть в темноте настолько четко. Зато задумывался о том, как он отвернулся от Артема, когда парень спросил о его самочувствии. Как накричал на него, когда тот сказал ему об учащенном сердцебиении. Как отказал, когда Артем попросил о помощи. Как промолчал.

«Как ты вообще можешь уважать себя после всего?» — этот вопрос прозвучал в сознании голосом Цербера. Действительно, мог ли он себя уважать? Да и что такое уважение в их проклятом мирке? Здесь уважали в первую очередь тех, кто проявлял силу и мог оказывать влияние на других. Но все они ютились в той жизни, где каждый был сам за себя. Катя не являлась исключением. Она ходила по тем же коридорам, ела из тех же тарелок, сидела за теми же партами. Однако именно эта девушка не побоялась выйти навстречу Марату и заступиться за Артема. Цербер не обещал Кате прогулок за подобный поступок, и уж тем более девушка не была обязана очкарику спасением своей жизни. Она сделала это лишь потому, что в противном случае не смогла бы себя уважать.

Теперь Диме оставалось только надеяться, что Артем выкарабкается, и исправлять то, до чего можно было не доводить. Если Олегу удалось сделать Игоря «неприкосновенным», всего лишь забрав в свою компанию, может, и у него получится? Больше никто не посмеет тронуть ботаника, потому что он будет в «стае». Скорее всего, вначале их группа потеряет репутацию, но, если держаться за Артема до конца, все в итоге замолкнут. Во всяком случае, так было с Игорем. Мысль о том, что очкарик не захочет его видеть, Дима пытался не допускать. Конечно, у Ларина есть право злиться, но, в конце концов, все здесь то и дело цапаются, а потом остывают. Возможно, и с Артемом постепенно наладится.

Дима заснул на рассвете. Утреннее небо показалось ему удивительно красным. Солнце медленно растекалось алыми разводами, столь яркими, словно впитали в себя пролитую ночью кровь. Сонные коробки домов начали постепенно сереть, сбрасывая с себя черные одеяла. Фонари побледнели. Сгорбленные, они напоминали стариков, которые из-за своего плохого слуха, никак не могли расслышать, почему во дворе интерната все еще стоит полицейская машина. Этой ночью здесь вообще побывало непривычно много разных машин. Приезжала белая с красными полосами на боках и таким же тревожно-красным крестом. Приезжала желтая с шашкой. И останавливались еще несколько, которых прежде здесь ни разу не видели.

Сегодня подросткам разрешили поспать подольше. Бессонная ночь сказалась на всех, поэтому коридоры интерната по-прежнему пустовали. Завтрак было решено подать позже, а также отменили первые три урока. Когда Катя проснулась, то несколько удивилась, увидев на часах непривычные цифры 10:17. Она уже испугалась, что проспала, но, повернувшись лицом к кровати соседки, с облегчением обнаружила, что девушка еще спит.

Тогда Катя как можно тише начала подниматься с постели. И в тот же миг в ужасе закричала. Ее длинные волосы остались прядями лежать на подушке, на одеяле, часть из них соскользнула на пол. Девушка машинально коснулась головы, чувствуя под пальцами то, что сейчас неровными клочьями торчало во все стороны. Затем Катя увидела лежащие на прикроватной тумбочке ножницы, на которых был наклеен желтый листок с нарисованной на нем улыбающейся рожицей. В отчаянии Джоконда даже не замечала, что остальные девушки, разбуженные ее криком, удивленно уставились на нее. Кто-то рассмеялся.

Впервые за последние годы, проведенные в интернате, Катя не смогла публично сдержать слез. Они текли непроизвольно — девушка толком не осознавала, что плачет. В отчаянии она смотрела на свои срезанные волосы, и в памяти возникли слова, сказанные ею много лет назад:

«Мамочка, я буду растить их до тех пор, пока не стану выглядеть, как принцесса»

А потом вспомнились прикосновения теплых ласковых рук, которые бережно перебирали пряди, заплетая волосы в косички. Катя любила моменты, когда мама расчесывала ей волосы и делала прически. Когда папа заставал их за этим занятием, он улыбался и говорил, что пора им открывать салон красоты. И Катя мечтала о том, что, когда она вырастет, у нее будет самая лучшая парикмахерская во всем мире.

Катя выросла. Но мир вокруг нее сузился до периметра зеленого сетчатого забора. И до людей, с которыми она оказалась взаперти. Тех, кто хоть немного отличался от большинства, здесь растаптывали и уничтожали. И особенно беспощадными были к тем, кто пытался сопротивляться.

Катя чувствовала на себе всеобщие взгляды, слышала смешки и ехидные перешептывания, но сейчас все было как будто в тумане. Девушка не помнила, как ее пальцы торопливо нащупали одежду, как она оделась, как в спешке покинула комнату. Пройдя мимо окна, она заметила в отражении какого-то чужого, наспех остриженного человека. Непонятно, девушка это или парень. Какие-то пряди, что были позади, оказались длиннее и достигали плеч, но передние были выстрижены особенно коротко, почти под ежик.

Катя спустилась на первый этаж и без стука вошла в кабинет заведующей. Элеонора Владимировна сидела за столом и просматривала «личные дела» своих подопечных. После бессонной ночи лицо женщины выглядело уставшим. Без косметики она казалась старше своих лет, и темные круги под глазами подчеркивали это еще больше.

Услышав, как открывается дверь, женщина хотела возмутиться, что непозволительно врываться без стука, однако, увидев Катю, Элеонора Владимировна удивленно замерла.

— Я хочу, чтобы меня перевели в другой интернат, — голос девушки дрожал настолько сильно, что ей приходилось прерываться.

Заведующая по-прежнему молчала. В голове роились вопросы, почему девочка так выглядит, и, главное, кто с ней это сделал. Но слова Кати понравились женщине еще меньше. Она не терпела, когда кто-то смел разговаривать с ней в таком тоне.