Фиолетовые сумерки сгущались над знакомым шпилем. Никогда не мог понять Айнор, как одно и то же сооружение может присутствовать в двух местах сразу.

Старый телохранитель извлек что-то из-за пазухи и подал Айнору со словами:

— Берегите это, как зеницу ока. Однажды об этой заколке для плаща рассказала мне ее величество Ананта XVIII: если это появится у меня внезапно и без чьего-либо посредства, это тоже будет означать, что она, хозяйка вещи, находится в большой опасности и мне стоит принять меры. Но — увы… я не знаю, какие меры можно принять. Заколка появилась на моем столе полторы недели назад. Просто возникла из ничего. Еще вечером ее не было, а утром я уже держал ее в руках и недоумевал, покуда не вспомнил о словах месинары. Поскольку она была нужна ее величеству для скорого преодоления пути через Обелиск, я имею смелость предполагать, что и теперь, здесь, она должна стать ключом. Возьмите!

Айнор смотрел на знакомую пуговицу, которая еще так недавно и уже так давно скрепляла воротник походного плаща месинары Ананты ХХ.

— Если все так, как вы рассчитали… — заговорил он медленно и будто даже неохотно, — если ваша месинара — это моя месинара и она вовсе не умирала, то кто же она? Разве может человек быть бессмертным?

— Никто не может быть бессмертным, Айнор. И она не бессмертна. Но она жива, пока жив хотя бы один верный ей человек, а ее благодарность этому человеку не знает границ. Я говорю не о зажравшихся членах месината и не об этих регентах — они что однодневные маски на лике государства. Из поколения в поколение своих семей передают они главную тайну месинары. Они повязаны кровью, временем, статусом — они умрут, но не выдадут. Не оттого что благородны, а потому что на уста их наложена печать. Они словно ярмарочные болванчики на нитках — за них говорят, за них решают, только делают это их руками и их языком. Они не способны на собственное волеизъявление… И… и вы знаете — такой и должна быть истинная свита истинных месиноров! Месинор должен делать свиту, а не она его! Я считаю, предчувствуя свое похищение, ее величество позаботилась о том, чтобы кто-то еще, кроме месинатских марионеток, узнал о творящемся вокруг. Кто-то с живым, свободным разумом…

— Ольсар?

Игалар усмехнулся:

— А себя вы почему не берете в расчет?

Айнор вспомнил собственное детство с юностью и усмехнулся тоже:

— Увы мне. Свободомыслящим я не удался. И не мне бы идти на подмогу месинаре, а…

— Всё так, как надо, Айнор! — упрямо перебил его бывший телохранитель, тряхнув седой шевелюрой; вторя ему, тряхнул гривой гнедой конь. — Не допускайте сомнений. Иногда, чтобы стать свободной, марионетка должна полностью довериться кукловоду. Дерзайте… и прощайте!

Он рывком притянул к себе Айнора, обнял и. грубовато хлопнув по спине, отступил.

— Дерзайте — и да поможет вам Ам-Маа Распростертая!

Айнор взял Эфэ под уздцы, вообразил себе облик месинары и приложил пуговицу-заколку к скважине Врат.

Под шквал восторженных криков и рукоплесканий на помост поднялись его величество месинор Цаллария Ваццуки, сестра его величества — месинара Шесса, та самая женщина, в которой Ольсар мог бы признать Аурилиа Лесеки, если бы видел такой, какой она предстала перед библиотечным смотрителем Ясиартом, — и, наконец, венценосный супруг Шессы, нынешний правитель Ралувина, его величество Кей-Манур.

Коралловая маска Ваццуки сегодня изображала довольство. Он не носил рогатых масок, в отличие от большинства своих подданных, но зато в его распоряжении были самые разные лики: гнев, ярость, задумчивость, рассеянность, интерес, насмешка, усталость — и месинор надевал любую из них в зависимости от своего настроения или, что скорее, соответственно тому, каким хотел казаться в глазах окружающих. Длинные пепельно-русые волосы лежали четко разделенными прядями — две на плечах, одна, самая густая, на спине. Парадный камзол кораллового же оттенка проглядывал из-под багровой мантии, расшитой бисером из мелкого граната. На аристократически изящных ступнях его величества красовались короткие и узкие кожаные сапожки в цвет мантии, а голову венчал золотой шлем. Если бы кто-то посмел приблизиться к месинору на расстояние в один шаг, он, этот смертник, успел бы разглядеть переливавшихся на материи камзола неведомых крылатых чудовищ. Искусные мастера вышивали их шелковыми нитями кораллового цвета.

Стража обступила трон Ваццуки, а у ног правителя пристроился верный дурак, смешивший месинора в иные минуты его жизни. Шут разоделся самым что ни на есть идиотским — и оттого очень веселящим толпу — образом. Зеваки показывали на него пальцами и хихикали.

Их величества правители Ралувина, дома у себя носившие белые маски, здесь, дабы традиционно выказать уважение августейшему родственнику, закрыли свои лица полубелыми-полукрасными. Кей-Манур держался несколько стесненно и выглядел не столько месинором, сколько мужем месинары — о, а разница эта огромна! Чувствуя это, шут так и норовил отмочить какую-нибудь непристойность.

Площадь смолкла. Ее словно бы накрыло тишиной. Неподвижно стояли и Ольсар с Вальбрасом, разглядывая легендарного повелителя красномасочников. И если Вальбрас попутно прикидывал, сколько может стоить такой наряд, то сыскаря заинтересовало в Ваццуки нечто совершенно иное.