— Ну, не знаю… А вам косточку принести можно?

— Какую ещё косточку?

— С мясом, я же с поварами дружу.

— Я тебе костогрыз что ли? Не надо.

Лёха слегка огорчился:

— Может сладкого чего?

— Сладкое не люблю. А что у тебя есть?

— Зефир и…

— Тащи, ладно, так и быть, зефир съем.

Тормоз повеселел:

— Какая у вас пониженная волосатость лица, а на голове наоборот — сильная загущенность.

— Ты зубы моей шерстистостью не заговаривай, беги за зефиром, ну и лимон тащи в придачу.

Лёха вприпрыжку помчался, ловко лавируя среди снующих туда-сюда осужденных барачных туземцев.

Солнце припекало настолько серьёзно, что пришлось открыть окно — в бараке стало душновато. Опершись на подоконник, мы с Кучаком уставились глазами на улицу, поджидая при торможенного доброжелателя. По футбольному полю бродил могучий тяжелоатлет, полунемец-полуарменин Вилли, с голым торсом. В его руках мерно позвякивали перебираемые четки, а лёгкий ветер шевелил чёрные барашки волос на груди.

— Могуч, — одобрительно подал голос Кучак, — наверное, самый здоровенный в зоне.

Пять минут спустя показался Тормоз, умилённый свалившимся на него счастьем угодить самому Александру Васильевичу. Целый лимон он, конечно, не принёс, облагодетельствуя нас половинкой и двумя зефиринами. Во время внепланового поедания сладостей, Кучак попенял Тормозу, заметя, что тот не выпускает из руки книжку:

— Положи ты её на кровать. Что ты с ней, как с писаной торбой?..

— Что вы дедушка, это самая громоздкая русская писательница, нет, не так сказал — самая великая.

— Вона как… А много ли ты книжек прочёл?

— Много, это уже четвёртая. Вот, послушайте.