Насилие «пролилось дождем» по стране, как выразился один из выживших[170]. Но грозовые тучи долго собирались, подстегиваемые хитроумными пропагандистами. Историк Жан Кретьен считает[171], что геноцидом движут две вещи, «одна современная, а другая не очень, — радио и мачете». Радио пока самое популярное средство массовой информации в Руанде. По всей стране люди собираются группами послушать музыку, новости и мыльные оперы.

В 1993 году вышла в эфир новая станция Radio Télévision Libre des Mille Collines («Свободное радио и телевидение тысячи холмов»). Пока национальные каналы транслировали классическую музыку и хронику, RTLM включала танцевальные хиты и ток-шоу. Там работали обаятельные дикторы, чьи монологи составляли более половины контента[172]. Они постоянно шутили и объявляли, к кому и в какие деревни ездили. «Наша цель — помочь всем руандийцам их любимыми новостями, ха-ха»[173].

Многие хорошо помнят эти передачи, но RTLM преследовала низменные цели[174]. Дикторы на самом деле были пиарщиками расистского движения «Власть хуту». Они ложно обвинили тутси в коррупции и насилии и дегуманизировали, назвав inyenzi — тараканами. С разгаром конфликтов RTLM взяла агрессивный тон и призывала хуту «делать дело» (то есть убивать) и праздновать победу. Через неделю после начала геноцида дикторы торжествовали: «Давайте сварим пивка и оттянемся, потому что скоро победим в этой войне, которую тараканы с их приспешниками развернули против нас».

RTLM впустила ненависть с черного хода. Может ли радио сплотить людей? Спустя десять лет после геноцида этот вопрос встал в радиосериале «Новая заря». Примерно в то же время власти Руанды, не справлявшиеся с сотнями тысяч судебных дел по преступлениям геноцида, обратились к традиционной системе правосудия «гакака» (gacaca), что можно приблизительно перевести как «справедливость среди травы»[175]. В этой системе обвиняемые и жертвы лицом к лицу встречаются на трибунале. Подозреваемый может признаться и раскаяться, тогда он получает стандартный приговор, соразмерный тяжести совершенного преступления. Происходило прилюдное вскрытие психологических ран, поскольку людям пришлось заново проживать травмирующие события.

Вайсс пошел другой дорогой. Он рассудил, что сразу после геноцида людям было слишком тяжело говорить. «Мы не хотели обсуждать хуту и тутси». Вайсс придумал «Новую зарю», чтобы дать руандийцам возможность спокойно поразмыслить о предательстве, погромах и прощении. Он предусмотрел и стимул к эмпатии. Сюжетный злодей Рутаганира — это «переходный персонаж».

В тюрьме он находит новый смысл жизни и из подстрекателя к войне превращается в пацифиста. Трансформация Рутаганиры говорит о том, что даже убийцы тоже люди и имеют право на шанс исправиться. «Из сюжета следует, что каждый может совершить преступление, — говорит Вайсс. — “Они не монстры”, или, поскольку аудитория на 90% состоит из хуту, скорее “Мы не монстры”». Даже если пока никто не готов простить своих соседей или себя — слушатели «Новой зари» могли представить себе, что это в принципе возможно.

Во всяком случае, таков был замысел. Мы бы не узнали о влиянии радиосериала, если бы не инициативный молодой психолог. Бетси Леви Палюк, студентка магистратуры Йеля, в то время изучала пагубный эффект пропаганды и вдохновилась идеей, что ее можно использовать и в благих целях тоже. Услышав от Вайсса про «Новую зарю», она немедленно предложила измерить ее влияние, будучи в блаженном неведении о колоссальных временных затратах на такой проект[176]. «В таких случаях чем меньше знаешь, тем ты храбрее», — вспоминает она. Вайсс согласился, и Палюк начала планировать один из самых креативных психологических экспериментов за несколько десятков лет.

До общегосударственной трансляции «Новой зари» Палюк по всей стране организовала «вечера прослушивания» в деревнях, сообществах выживших и тюрьмах для виновных в геноциде. В одних группах она включала «Новую зарю», в других — мыльную оперу с упором на здоровье. Как в клинических испытаниях, только вместо лекарства — сюжет (это приятнее, чем глотать таблетку). Палюк позаботилась о том, что на ее вечерах все было как на традиционных руандийских радиовечеринках: все собираются вместе и потягивают напитки. По окончании эпизода слушатели танцевали, обсуждали персонажей и выступали в их защиту. «Все самое главное происходит после передачи», — записала однажды вечером Палюк в полевом блокноте.

Она установила, что по сравнению с другим сериалом «Новая заря» повышает эмпатию у слушателей с обеих сторон трагедии в Руанде. «Люди эмоционально и искренне сочувствовали персонажам», — вспоминает Палюк.

Даже размышления о персонажах «Новой зари» пробуждали эмпатию. В одном остроумном эксперименте психологи сделали аудиозапись речи актрисы, игравшей Батамуризу, о примирении. Прослушавшие ее руандийцы продемонстрировали больше доверия к согражданам других национальностей по сравнению с теми, кто прослушал запись речи неизвестного актера[177].

В исследовании Палюк «Новая заря» не изменила прошлое. Слушатели, к примеру, не стали лояльнее к браку между хуту и тутси. Однако интересно, что радиосериал создал у людей впечатление, что окружающие согласны с примирением. По такой схеме обычно действуют СМИ: сначала убеждают людей в том, что все вокруг думают иначе, и только потом пытаются воздействовать непосредственно на ценности каждого. По мнению Вайсса, именно это произошло в Руанде. «Здесь общество во главе угла. Люди не выражают личное мнение без оглядки на окружающих».

Согласно результатам Палюк, «прививка “Новой зари”» уменьшила страх и гнев руандийцев. Вскоре это лекарство получала вся страна. К удивлению Вайсса, «Новая заря» стала самой популярной радиопередачей в истории Руанды. Несколько эпизодов прослушали 90% граждан. Многолетний эфир насчитывает ряд примеров коллективного исцеления. Через несколько сезонов Батамуриза и Шема женятся, примиряя сообщества Буманзи и Мухумуро. Свадьбу инсценировали и записали на стадионе Амахоро в Кигали. Десятью годами ранее здесь нашли приют десятки тысяч беженцев тутси. А теперь они собрались на празднование вместе с хуту.

«Новая заря» помогла людям пережить тяжелое время. Во время заседаний «гакака» многие жертвы описывали происшедшее сквозь призму сюжета сериала. «Они рассказывали о реальных участниках реальных событий, но оперировали именами персонажей, — вспоминает Палюк. — Например, “она как Батамуриза”, то есть хочет мира, или “он как Рутаганира”, то есть разжигает рознь. Это помогало рассказывать о трагедии… и роли в ней других людей без прямых обвинений. Сюжет дал им выход из затруднительного положения».

Палюк ни в коем случае не думала, что мыльная опера заставит руандийцев забыть про травмы геноцида, но полагала, что она поможет исцелению. «Не сказала бы, что радиосериал привел к истинному прощению или примирению, но надеюсь, что он хотя бы направил мысли людей в это русло».