«Нет, — сказал Джимми, — не мог он по 4-F. Слишком глуп для сумасшедшего. Я думаю, не воевал потому, что он 4-E. Как там? Отказавшийся по морально-религиозным…»

Джимми не успел сказать «убеждениям». Эммет ударил его. Ударил, даже не отпустив руку брата, — без замаха, прямым — и сломал Джимми нос.

Но умер Джимми, конечно, не из-за сломанного носа. Он упал. Он так привык язвить безнаказанно, что не ожидал удара. Он попятился, взмахнув руками. Зацепился каблуком за скрученные провода, упал навзничь и ударился затылком о шлакоблок, державший оттяжку шатра.

Согласно медицинской экспертизе, Джимми ударился об угол шлакоблока с такой силой, что в затылке образовалась треугольная вмятина глубиной в дюйм. Он впал в кому, дышать продолжал, но силы у него постепенно уходили. Через шестьдесят два дня жизнь из него ушла окончательно, и семья продолжала уже бесцельное дежурство у его койки.

Как сказал директор колонии: «Подлая игра случая».

Известие о смерти Джимми принес семье шериф Питерсен. До сих пор он не торопился выдвинуть обвинение — ждал, что будет с Джимми. А Эммет, между тем, хранил молчание, не видя смысла в том, чтобы излагать свою версию событий, пока Джимми борется за жизнь.

Но приятели Джимми не молчали. Они говорили о столкновении часто и подробно. Они говорили об этом в школе, у стойки с газированной водой, в доме у Снайдеров. Рассказывали, как вчетвером шли к тележке с сахарной ватой, и Джимми случайно столкнулся с Эмметом и даже не успел извиниться: Эммет сразу ударил его по лицу.

Мистер Стритер, адвокат Эммета, уговаривал его выступить в суде и изложить свою версию событий. Но чья бы версия ни возобладала, Джимми Снайдера было не воскресить. И Эммет сказал мистеру Стритеру, что не хочет судиться. И первого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года Эммет, полностью признав вину, был приговорен судьей Скомером к восемнадцати месяцам в специальной исправительной колонии для несовершеннолетних на ферме в Салине, штат Канзас.

Через десять недель эта ярмарочная площадь заполнится людьми, думал Эммет. Поставят шатер, сколотят сцену, и люди снова соберутся посмотреть на состязания, поесть, послушать музыку. Эммет включил скорость; его немного утешало то, что к началу ярмарки они с Билли будут за тысячу миль отсюда.

Он остановил машину на лужайке сбоку от суда. В воскресенье открыто было мало магазинов. Он заехал к Гандерсону и в магазин стандартных цен и истратил двадцать долларов из отцовского конверта на всякую всячину для дороги на запад. Положив пакеты в машину, он пошел по Джефферсон-стрит к библиотеке.

В главном зале за V-образным столом сидела немолодая библиотекарша. Эммет спросил, где найти ежегодники и энциклопедии; она отвела его в справочный отдел и показала на полки. Эммет чувствовал, что она присматривается к нему, пытается припомнить лицо. Эммет не бывал в библиотеке с детства, но она могла узнать его по разным причинам — потому хотя бы, что фотография его не раз появлялась на первой полосе местной газеты. Первый раз — школьный снимок рядом с фотографией Джимми. Потом Эммета Уотсона сопровождают в полицию для предъявления обвинения. Потом Эммет Уотсон спускается по лестнице суда после слушания. Продавщица у Гандерсона присматривалась к нему точно так же.

— Помочь вам найти что-то конкретное? — спросила библиотекарша.

— Нет, мэм. Я найду.

Библиотекарша вернулась на свое место, а Эммет снял нужные тома, положил на стол и сел.

Большую часть пятьдесят второго года отец Эммета боролся то с одной болезнью, то с другой. Весной пятьдесят третьего он никак не мог отделаться от гриппа, и доктор Уинслоу направил его в Омаху для анализов. Через несколько месяцев отец написал Эммету в Салину, что он «снова на ногах» и «почти оклемался». Тем не менее он согласился еще раз съездить в Омаху, сделать какие-то новые анализы «по ихнему докторскому обыкновению».

Эммета не обманули ни шпилька в адрес медиков, ни нарочито простонародные заверения отца. К ним отец всегда прибегал, сколько себя помнил Эммет. Утешал, что сев хорошо прошел, что урожай зреет хороший, утешал объяснениями, почему мать вдруг делась неизвестно куда. И Эммет был достаточно взрослым, чтобы понять: путь к выздоровлению редко вымощен повторными визитами к специалистам.

Всякие сомнения в прогнозе касательно мистера Уотсона отпали августовским утром, когда он встал из-за завтрака и на глазах у Билли упал без сознания. За этим последовала третья поездка в Омаху, уже в санитарной машине.

Тем вечером Эммета позвали в кабинет директора колонии — звонил доктор Уинслоу. И план у Эммета начал оформляться. Вообще-то план уже не первый месяц жил где-то в подсознании, но теперь обозначился — в разных вариантах по времени и масштабу, но всегда за пределами Небраски. Осенью состояние отца все ухудшалось, а план постепенно обретал четкость. В апреле отец умер, и все стало ясно — как будто жизненные силы его перелились в жизненный план Эммета.

План был простой.

Как только Эммета отпустят из Салины, они с Билли соберут вещи и отправятся к большому городу — куда-нибудь, где нет силосных башен, комбайнов и ярмарочной площади, — и там на деньги, оставленные отцом, купят дом.