Лика в такие моменты закатывала глаза к потолку, пряталась под любимым пледом на диване и задавала риторический вопрос «Кто его впустил?»
Впускала его Ирина Родионовна, повинуясь профессиональному инстинкту, приобретенному за долгие годы образцового труда в загсе: как можно быстрее переженить всех вокруг. Потом выяснилось, что мы с Ликой поступали очень опрометчиво, позволяя им пить вдвоем чай. Через неделю таких «чайных бесцеремонностей» Борис Илларионович совсем обнаглел и признался Лике в любви. Весь ужас в том, что он признался даже и не ей, а бабушке. Расчувствовался под влиянием домашней обстановки и пирожков с луком настолько, что рассказал о своей тайной любви и попросил у сморкающейся от нежности бабули дочкину руку и заодно (бонусом) сердце. Так что теперь Ирина Родионовна со слезами на глазах умоляет Лику ответить «Борюсику» взаимностью. Еще бы, никто, кроме Билла, не ел бабушкиных фирменных пирожков с луком!
Отношения остались бы на привычном для Лики уровне (небольшое раздражение, двадцать капель валерьянки, чье-то разбитое сердце на блюдечке), если бы режиссер вдруг не решил показать характер. Получив отказ в руке и сердце, Билл привел в театр юное дарование Лялечку Андрееву — копию Лики, только на… м-м-м… двадцать лет моложе.
Лялечка — существо безумно наивное и милое, считает себя актрисой на основании аттестата об окончании трехмесячных театральных курсов. Она пила в буфете ромашковый чай, кушала сухофрукты и систематически доводила до слез впечатлительную костюмершу своей талией в пятьдесят четыре сантиметра. Лялечку ввели на все мамины роли вторым составом, а Лике настойчиво объясняли, что возраст уже не тот, чтобы играть юных девочек и пора переходить на дам бальзаковского возраста. Она бесилась, но виду не подавала, пока изощренный садист Билл не выдумал своей самой страшной пытки — в премьерном спектакле Лика должна была играть Лялечкину мать.
Я думала, она кого-нибудь убьет, но мама, наоборот, почему-то успокоилась. Только на премьере до меня дошло почему. Несмотря на двадцатилетнее преимущество в возрасте, Лялечка проигрывала своей сценической матери по всем параметрам. Во время ее коронного монолога, когда зрителям полагалось рыдать и падать в обморок, Лика медленно проплыла за ее спиной в другой угол сцены, поставила точеную ножку на реквизитное кресло и стала задумчиво поправлять чулок.
— Ах, мама! — завывает Лялечка. — Неужели ты не понимаешь?!!
— Что-что? — заинтересованно отрывается от чулка Лика.
Лялечка поворачивается и
— Я люблю его, мама!!! — драматически взвизгивает она, но зрителям абсолютно все равно.
Дальше — лучше. Во втором акте юное дарование решило отомстить. Лялечка забралась у Лики за спиной на стремянку и стала за неимением чулок поправлять вообще все подряд. Но зрители восприняли легкий стриптиз как тяжелую форму плагиата и стали потихоньку посмеиваться.
— Не собираешься освобождать путь молодому поколению? — поинтересовалась я после спектакля.
— Черт, как же я могла забыть!
Рецензии в газетах следующим утром были на удивление однообразны: гениальная актриса Лика «спасла спектакль» и, несмотря на свой юный возраст (!), отлично справилась с ролью взрослой женщины. Четыре года «Щуки», пацан!
Так и достигла бы «юная» Лика нирваны, если бы ее непутевая двадцатилетняя дочь не получила в подарок от ее бывшего мужа (еще более непутевого) двухмесячного щенка терьера по кличке Трюфель.
Трюфель был умненький вертлявый песик с рыжим пятном на левом ухе и неугомонными челюстями. В первый же день он погрыз в доме все, до чего смог дотянуться, включая мои лучшие туфли. Когда Лика пришла домой, щенок задумчиво пережевывал сумку из телячьей кожи от Gucci, лежа на остатках маминого любимого пледа, который превратился в жалкое подобие лоскутного одеяла. В тот же день Трюфель был пожалован в звание Проклятие Нашего Дома.
Вторым обладателем этого почетного звания был мой папа, Федя Фомин. Личность он легендарная, потому что до сих пор остается единственным мужчиной, который предпочел Лике другую женщину и остался неискалеченным. Все из-за того, что он до сих пор платит ей алименты, несмотря на мой давно не младенческий возраст, и является главным «спонсором» бесчисленного маминого гардероба.
Когда двадцать лет назад беременная мной Лика, упираясь, шла в загс в сопровождении бдительной Ирины Родионовны, то еще не знала, как ей повезло. Дело в том, что она уже тогда не верила в сказки про то, что с милым рай в шалаше. А смазливый Федя Фомин не подавал надежд на блестящее будущее. Но Лике удивительно повезло: в тот день, когда у нее родилась я, папа благополучно разрешился чувством ответственности. Правда, этот «ребенок» оказался блудным сыном и время от времени Федора покидал, но обычно возвращался. И вот в одно прекрасное утро Лика проснулась женой не смазливого паренька из соседнего двора, а директора по кастингу и режиссера-постановщика крупного модельного агентства.
Некоторое время они жили душа в душу и Лика по блату принимала участие во всех понравившихся показах. Меня отдали на воспитание бабушке, а Советский Союз медленно разваливался, пропуская в Россию сумочки от Шанель, жевательную резинку Love is… и смутное предчувствие неминуемой свободы. Через пять лет скучно-семейной жизни Лика обнаружила, что так больше продолжаться не может и что ее муж как гинеколог: сутками находится среди полу- и полностью голых девушек.
Как говорит папа, тогда она начала «проедать ему плешь». Закончила она это дело на удивление быстро — Федя Фомин побрился наголо и завел девушку на стороне, после чего салютом прогремел официальный развод. Ура, товарищи!
Сейчас он живет в гражданском браке с ангельского терпения девушкой Сарой и их общим сыном Тарасом, каждый день отсматривает несколько десятков моделей и учит их ходить по подиуму. Если в раю, как в общественном туалете, есть разделение на «М» и «Ж», то мой подиумный папочка удобно устроился под своей буквой. Ад в принципе находится там же, только кто-то поменял буквы над кабинками, так что мужской рай равен женскому аду. А Лике никогда не нравилось поджариваться на раскаленных сковородках.