Встречать меня никто не стал. Удивляться этому и отчаиваться не стоит. У больного воображения всегда есть, чем себя занять.

Вот, например, качель, приводимая в движение то ли ветром, то ли человеком, недавно побывавшем на ней, неспешно совершала свой переход из потенциальной энергии в кинетическую.

Она пустая, как и вся остальная площадка. Как и окна домов, под неутомимым надзором которых она находится. Как и люди, спешащие по неведомым, кроме них, делам. Как и, возможно, весь окружающий нас мир. Пилигримы волей обстоятельств, странники своей собственной жизни, послы чужих желаний, поборники недооцененной справедливости – все это мы и в тоже время кто-то другой.

Качель останавливается. Нет, неверно. Мы просто не представляем ее модель движения. Мы не додумываем, не воображаем, забыв на секунду о законах природы. Нам не нужна лишняя трата энергии. Довольствие постоянством – вторая натура.

Блуждая по здешним местам, я незаметно для себя забрел на небольшую алею ведущую вверх. Каждый шаг навеивал воспоминания о прошлом: горечь и стыд неудач, радость и ликование побед, смятение и примирение с волей случая. Того человека уже не существует. Все что делает меня мной – мои прошлые копии растворившиеся в огромном сосуде из костей и мяса и перемешанные в один коктейль естества.

Качель остановилась. Я побрел дальше с мыслями о том, что завтра это повториться снова. Это будет что-то новое, измененное моим сегодняшним присутствием. В лучшую сторону, надеюсь.

Или один, уже из немногочисленных, красновато-желтых кленовых листов, под натиском чрезмерно оригинальной и агрессивной инстаграм-фотосессии, ослабил концы узла, на стебле которого он держался на протяжении суровой осени, и все-таки потерял свою хватку. Пальчато-сетчатое жилкование, уже истратившее свою пигментацию, слега подъеденные то ли тлей, то ли молью, края и сердцевины – он продолжал держать в себе секреты, за столь небольшой промежуток жизни, отведенный ему временем.

Падая вниз, он вспоминал былое события, предстающие перед его взором, аки свет в конце тоннеля перед приходом смерти: распри двух крупных бизнесменов о ценности продуктов; влюбленных лобызающихся парочек на скамьях, ловящих брезгливые взгляды окружающих; грызни собак за главного в стае самца; детские шалости с палками и камнями; друга, что в один день готов пойти на край света за тобой, а в другой – при удачной возможности, готов превзойти тебя во всем; воссоединение старых приятелей – тех, что прошли войну, террористические акты, эпидемии, геноцид, инфляцию, девальвацию; рокеров с сальными волосами, горланивших песни невпопад на расстроенных гитарах, давно выпавшие из своего времени; пьяные драки; поножовщину за пачку сигарет; философские разговоры на лавке в 5 утра; вечно орущих соседей из полуразрушенных хрущевок; перегонки с ментами; отстегивание последней мелочевки на дешевый пивас; узурпаторство, царящее повсеместно в каждом ебучем дворе этого прогнившего общества; потушенную об руку сигарету; пощечину, убивающую человека, как личность; беспощадные и бессмысленные терки с бабками, которые все равно «не поймут нашего новомодного, пиздейшего поколения», поколения, которое мы же сами потеряли.

Чей-то одинокий силуэт промелькнул между толстыми колоннами забора из железных прутьев, что окружал это место. Странно.

Тем временем мое бездыханное, по ощущениям, тело продолжает влачить существование сквозь угрюмо-серые декорации, переполненными пустыми людьми и несбыточными мечтами.

Остаточный поток сознания со скрежетом простирается через скомканные и вывернутые наизнанку мысли о недавнем прошлом, практически настоящем, закончившимся раньше срока. Будто бы время отдали кому-то более нуждающемуся в нем, как отдают сердце, умершего в автокатастрофе бедолаги, человеку с разрывом аорты.

Так вот, где же я?

До ближайшей остановки было не меньше двух километров. За то время, что я тщетно пытался закурить сигарету, капли дождя, объединившиеся в злом сговоре с ветром, по скорости давно перешедшим за нулевую отметку, обдирали меня слой за слоем, как луковицу, и мне пришлось выругаться такое количество раз, что данный рекорд по количеству нецензурной брани в значительной степени превышал все вместе взятые тарантиновские фильмы.

Обойдя заправку, я достиг пункта назначения. И что я увидел? Мост, пересекающий реку, и плавно ведущий к длиннющей трассе, окруженной пестрым лесом.

Тишь да гладь. Не было слышно даже пение птиц. Все, что выделялось из обозримого мной ботанического сада с помесью постапокалипсиса, это квадратная, кирпичная остановка без малейшего намека на то, куда и откуда должен следовать автобусный рейс с данной точки. Если таковой вообще имеется.

Ждать не люблю, но другого выбора нет.

С горечью собираю по кусочкам огромный пазл из воспоминаний: из плохих и хороших моментов, из сомнительных и дельных идей, из глупых и мудрых мыслей, из скромных и импульсивных действий, не упуская ни одной детали, ни одного крошечного события. А в дальнейшем, предварительно вставив пазл в чересчур большую деревянную рамку, я повешу его на стену, чтобы каждый раз, проходя мимо и довольствуясь полученным результатом, подсознательно доказывать себе то, что способен улучшить начатое, бесконечно заполняя картину, ведь границы ее размыты, а потенциал к наполнению безграничен.

Время подходит к полудню, я стою на том же треклятом месте и курю, как будто во мне устройство, подающее мне эту никотиновую дрянь автоматически. Замерзаю, как черт знает кто, гоняю подмёрзший лист и с треском ломаю его.

Так тянулись минуты, томные часы ожидания транспорта. Кажется, я остался последним из людей на планете. Нужно срочно предпринимать все возможные меры по спасению человечества: найти себе допотопную Шеврале Импала и гнать на ней со всей дури по пустынной марсианской дороге под песню «Джефферсон Аэроплан», жадно глотая воздух, и искать женщину в подвенечном платье, терроризирующую тебя на вступление с ней в брак для продолжения рода!

А, нет, обошлось. Вдалеке виднеется автобус.