Через некоторое время Серафина проснулась на подстилке из мягкой ярко-зеленой травы, глянцевито поблескивающей в лунном свете. К ней прижималось что-то меховое и теплое, рядом раздавалось негромкое мурчание. Это мамины львята уютно устроились у нее на спине. От радости, что видят ее, они мягко перебирали передними лапками, как будто разминали ей спину. Серафина невольно улыбнулась. Она чувствовала, как они тычутся носами ей между лопаток и щекочут усами шею. Последние недели она часто забегала к матери в логово и успела всем сердцем полюбить своих сводных братца и сестричку, а они полюбили ее — она это точно знала.
Девочка подняла руку, чтобы ощупать рану на голове. На рану был наложен компресс из листьев, который остановил кровь и облегчил боль. Раны на руках и ногах также были обложены листьями лесных лекарственных растений. И Серафина вдруг поняла, что при необходимости уже сможет двигаться, хотя ей совершенно не хочется это делать. Она уже давно заметила, что переносит боль гораздо легче, чем многие другие люди. Девочка не раз удивляла папашу этой своей способностью. И холод ей тоже не очень мешал.
Как и все в ее роду, Серафина была крепкой, выносливой, способной действовать невзирая на ушибы и кровавые раны. Но, конечно же, благодаря целебным растениям она пришла в себя совсем быстро.
Кто-то легко коснулся ее плеча. Девочка подняла голову. Мама. Она была сейчас в человеческом облике — золотоглазая, с необычно острыми высокими скулами, с длинными светло-каштановыми волосами. Но для Серафины самым удивительным и восхитительным в матери было то, что в ее лице, в каждом ее взгляде читалась любовь к ней, Серафине.
— Ты в безопасности, Серафина, — проговорила мать, осматривая ее рану на голове.
— Мама, — слабым, дрожащим голосом произнесла девочка.
Оглядевшись, она поняла, что мать принесла ее в самую глубь леса, к надгробию в виде ангела на самом краю заброшенного кладбища. Под густым покровом старых искривленных деревьев лежали и стояли потрескавшиеся от времени, густо опутанные плющом, покрытые лишайником надгробия. С засохших ветвей клочьями свисал мох, от темной земли поднимались странные туманные испарения. Но туман никогда не просачивался на полянку, где находилось надгробие с ангелом, и даже зимой его окружала сочная зеленая трава. Каменное надгробие стояло в центре поляны. Это была скульптура прекрасного крылатого ангела со сверкающим стальным мечом. Можно было подумать, что время вокруг надгробия замерло, и ангел охраняет его, чтобы на этом крошечном пятачке вечно царила весна.
На краю поляны, под корнями огромной ивы, мать Серафины устроила логово для двух своих детенышей. И однажды ночью это место стало полем битвы, во время которой Серафина и ее друзья сумели одержать победу над мистером Торном, Человеком в черном плаще.
«Найдите Черного!» — приказал бородач своим волкодавам этой ночью. Серафина невольно окинула взглядом поляну, словно думала увидеть там обрывки черного плаща, который она разорвала на мелкие клочки с помощью острого как лезвие ангельского меча. Тогда девочка была уверена, что окончательно уничтожила плащ, но, может быть, следовало еще раскрошить в пыль серебряную пряжку и сжечь обрывки ткани? Серафина оглянулась на кладбище — его покосившиеся надгробия и разбитые гробы, — и впервые задумалась о том, что стало с обрывками плаща.
Всю жизнь, сколько Серафина себя помнила, она в одиночестве исследовала темные коридоры хозяйского дома в Билтморском поместье. Она всегда охотилась. Таков был ее инстинкт. Девочка не знала, почему у нее столь длинная гибкая спина, не такие, как у других людей, ключицы и по четыре пальца на ногах. Серафина могла только гадать, почему она отлично видит в темноте, а другие — нет. Все это объяснилось только после того, как она встретила свою мать. Та была горнольвицей — оборотнем, человеком, способным превращаться в горного льва. Лишь тогда Серафина поняла, что она не просто девочка, она — горнольвенок.
Страстно желая узнать как можно больше о себе и своем роде, Серафина в течение последних недель почти каждую ночь ходила на охоту вместе с матерью. Она знакомилась с лесом и с жизнью горнольвов, старательно запоминала все, чему учила ее мать; внимательно наблюдала за ней, когда та была в львином обличье. Серафина напрягала ум и настраивала сердце, как объясняла ей мать. Она тысячи раз пыталась представить и почувствовать себя горнольвицей. Но у нее ничего не выходило. Она ни разу не сумела обернуться и оставалась все той же девочкой.
Вот и сейчас Серафине ужасно хотелось, чтобы мать помогла ей сделать еще одну попытку и превратиться в пуму. Но какое-то неприятное внутреннее чувство подсказывало девочке, что мать откажется.
Львята барахтались возле Серафины и терлись носами об ее лицо, а она гладила и тискала их, теребила и прижимала ладонями их круглые ушки. Детеныши были чистокровными горными львами, не оборотнями, но они с самого начала приняли Серафину за свою, и, похоже, их ничуть не волновало то, что у нее клыки коротковаты, а хвоста нет вообще.
Серафине стало интересно, куда подевался темный лев. Он выглядел слишком молодо, чтобы быть отцом львят.
Тогда почему же он присоединился к семье?
— Мама, что за лев был вместе с тобой? Тот, молодой…
— Неважно, — раздраженно ответила мать. — Я велела ему держаться подальше от нас, особенно от тебя. Он на чужой территории и прекрасно это знает. Он здесь проходом, вместе с другими.
Серафина вскинула удивленные глаза:
— С какими другими?
Мать ласково коснулась ее щеки.