– Мы последуем за ними… – тихо предложил Рысь.

– Когда они ушли, Понор завалило, – был ответ. – Туда больше нет хода. И, вероятно, не скоро будет. И потом, разве ты бросил бы корабль?

Рысь ещё ниже опустил голову. Корабли, особенно боевые «косатки», сегваны не бросали никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже спасаясь от вечной зимы, даже уходя по льду с родных островов – тащили их с собой на катках.

– Мы встретим моего внука! – провозгласила Ангран. – Но не здесь. Мы пересечём море и посетим далёкую страну, где я никогда не бывала. Она называется Саккарем…

Отчего-то ни у кого не повернулся язык назвать её слова безумным пророчеством. Аптахар лишь спросил:

– Но откуда тебе всё это известно, почтенная?

– Подруга поведала мне, – с той же безмятежной уверенностью ответствовала Ангран.

– К-какая подруга? – Аптахар тщетно силился что-то сообразить.

– Та, что иногда приходила скрасить моё одиночество, а сегодня проводила меня сюда. Я многое узнала от неё и многому научилась.

Только тут воины вспомнили маленькую женщину, что по-доброму улыбнулась им, а потом как-то незаметно ушла.

– Она вернётся, чтобы отправиться с нами, или нам её разыскать? – спросил Рысь.

– Не такова моя Подруга, чтобы разыскивать её для плавания на корабле, – усмехнулась Ангран. – Она приходит, когда пожелает и куда пожелает, и нет ей надобности ни в парусе над головой, ни в палубе под ногами.

В другое время и в других устах подобные слова прозвучали бы как неоспоримый признак безумия. Но только не сейчас и не здесь, в виду трёх вечно клонящихся к закату снеговых вершин, которым старуха Ангран выглядела четвёртой и отнюдь не младшей сестрой.

Она взошла, а вернее, восшествовала по мосткам на палубу корабля и опустила на доски небольшой узелок, содержавший, как поняли мореходы, её небогатые пожитки, загодя собранные в дорогу. И правда, много ли имущества нужно женщине, которую ещё двадцать зим назад собственный сын счёл ожидающей смерти старухой? Запасная рубаха (если только она вообще у неё была, в чём Аптахар, например, сомневался), да крючок для вязания, да камушек из-под родного порога…

По приказу кунса Винитара «косатку» не вытаскивали на песок. На случай возможной опасности она стояла готовая к немедленному отплытию: на якоре и растяжках, у приглубого берега, где ей не мог устроить ловушку некстати начавшийся отлив. Уже без дальнейших приказов мореходы принялись отвязывать канаты, зачаленные за выступы валунов, и снимать с паруса плотный кожаный чехол, сохранявший его на стоянке от дождя и сырого тумана. «Косатка» готовилась уходить. Запасы пресной воды были пополнены без промедления, в первый же день, а что касается пищи – какой же морской сегван, да находясь в море, когда-либо оставался без пропитания?..

Вот уже затащили на борт и убрали под палубу мостки, обрывая тем самым последнюю пуповину связи с землёй. Старуха обернулась к берегу и широко раскинула руки, словно желая обнять.

– Прощай, остров! – громко проговорила она, и печальное эхо внятно отозвалось на её голос:

«Прощай…»

– Двадцать зим прожила я здесь одна, ожидая возвращения внука. И, право, не худшими в моей жизни были те зимы…

«Не худшими», – согласилось эхо.