А он смотрел на нее, стоящую в этой почтительной позе, и на его лице нельзя было прочесть, что же творится в его душе.

— А если я тебе скажу, — после минутного молчания произнес он, — что милость, о которой ты меня просишь, — хотя я и поклялся никому ее не оказывать — требует выполнения двух условий?

— Значит, ты окажешь мне эту милость? — обрадовалась девушка, пытаясь схватить руку короля и прильнуть к ней губами.

— Подожди, девушка, не благодари, пока не узнаешь об условиях.

— Я слушаю, о мой государь! Я жду, о брат мой! — воскликнула Хинеста, поднимая голову и смотря на Карлоса с неизъяснимой улыбкой радости и преданности.

— Итак, первое условие. Ты возвращаешь мне перстень, уничтожаешь пергамент и обязуешься самой страшной клятвой никому не говорить о своем царственном происхождении, единственными доказательствами которого служат этот перстень и этот пергамент.

— Государь, — отвечала девушка, — перстень на вашем пальце, оставьте его там; пергамент в ваших руках, разорвите его; произнесите слова клятвы, и я повторю ее. Ну, а второе условие?

Глаза короля сверкнули, но тотчас же померкли.

— У нас, людей, стоящих во главе Церкви, существует такой обычай, — продолжал дон Карлос. — Если мы освобождаем какого-нибудь великого грешника от наложенной на него мирской кары, то требуем одного: чистая непорочная девушка может добиться его духовного очищения, если будет молиться у подножия алтаря, прося милосердного Бога спасти его. Можешь ли ты указать мне на такое невинное, непорочное создание, девицу, что постриглась бы в монастырь, отказалась от суетного мира и стала бы молиться день и ночь за спасение души того, чью телесную оболочку я спасу?

— Могу, — отвечала Хинеста. — Укажите только монастырь, где я должна буду дать обет, и я постригусь в монахини.

— Да, но для этого в монастырь еще нужно внести вклад, — негромко сказал дон Карлос, словно ему было стыдно сообщать Хинесте о последнем условии.

Хинеста горько усмехнулась и, вынув из-за пазухи небольшой кожаный мешочек с гербом Филиппа Красивого, развязала его и высыпала к ногам короля горевшие огнем камни.

— Вот мой вклад, — промолвила она. — Вероятно, этого достаточно. Мать не раз говорила, что эти алмазы стоят миллион.

— Так, значит, вы отрекаетесь от всего? — спросил дон Карлос. — Отрекаетесь от своего положения, от будущего счастья, от мирских благ ради того, чтобы добиться прощения разбойнику?

— Отрекаюсь, — отвечала Хинеста, — и прошу лишь об одной милости: позвольте мне отнести ему бумагу о помиловании.

— Хорошо, — согласился дон Карлос. — Ваше желание будет исполнено.

И, подойдя к столу, он начертал несколько строк, подписал их и скрепил своей печатью.

Затем он приблизился к Хинесте своей медлительной, степенной походкой и сказал:

— Вот оно, помилование Фернандо де Торрильясу, вручите ему сами. Читая его, он увидит, что по вашей просьбе ему дарована жизнь, дарована честь. А когда вернетесь, мы выберем с обоюдного согласия монастырь, в который вы вступите.

— О государь! — воскликнула девушка, припадая к руке короля. — Как вы добры и как я вам благодарна!