Не отводя шпагу от шпаги противника, дон Фернандо полуобернулся и увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули — казалось, вся кровь бросилась ему в голову.

Лицо старика выражало почти что ненависть; такое же выражение появилось на лице сына.

Казалось, попади неосторожный прохожий под двойную молнию их взглядов, он был бы испепелен.

— Берегитесь, отец! — крикнул молодой человек дрогнувшим голосом, качнув головой.

— Шпагу в ножны! — вновь приказал дон Руис.

— Сначала опустите палку, отец!

— Повинуйся, несчастный, я приказываю тебе!

— Отец, — пробормотал сын, покрываясь смертельной бледностью, — уберите палку, иначе, клянусь Богом, я дойду до крайности.

Затем, обернувшись к дону Рамиро, он добавил:

— Не удивляйтесь, дон Рамиро: я могу одновременно иметь дело с палкой старика и со шпагой повесы.

— Вот видите, сеньоры! — воскликнул дон Рамиро. — Как же мне быть?

— Делайте то, что велит вам отвага и оскорбление, нанесенное вам, сеньор дон Рамиро, — отвечали, отходя, зрители, явно не желая дольше присутствовать при поединке.

— Неблагодарный! Негодяй! — неистовствовал дон Руис, занося палку над головой сына. — Неужели и твой соперник не может научить тебя, как должно сыну держать себя перед отцом?

— Ну нет, — отвечал дон Фернандо, — ибо мой соперник отступил из-за трусости, а трусость я не ставлю в число добродетелей.

— Тот, кто воображает и говорит, что я трус…

— Он лжет, дон Рамиро, — перебил старик, — трусом надо назвать меня, но никак не вас.

— Да скоро ли мы с этим покончим? — прорычал Фернандо (так он рычал, сражаясь с дикими зверями).

— В последний раз повторяю, негодяй, повинуйся, вложи шпагу в ножны! — воскликнул дон Руис с угрозой.