— Не смогу. Хотя бы просто потому, что не смогу научиться любить свою новую родину. Это безнадёжно с самого начала. Как можно преуспеть в деле, которое ненавидишь?
— Ты говоришь какую-то ерунду. Чего ещё человек может желать, как не власти и могущества? И какая разница, где именно он их достигнет?
— Видишь — есть разница.
— Ты просто выпендриваешься, вот что я скажу.
— Выпендриваюсь я или нет — для тебя не должно быть важно. Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Ты хочешь помочь сама себе?
— Твои самодовольство и самоуверенность ничем не оправданы! Почему ты считаешь, что тебе удастся то, что не удавалось никому — поддержать меня и дать мне возможность пережить экзорцизм?
— Мне и сейчас удаётся то, что не по плечу ни одному монильцу — держать тебя в узде. И там, где я проявляю волю, смогу показать и силу. Может, моё могущество как раз в этом и состоит — управлять тобой и защищать тебя? В болезни и в здравии, в бедности и в богатстве…
— Наглец!
— Пусть так. Но сейчас от меня зависит твоя жизнь. Помоги мне сохранить её для тебя. Ну?
Айн молчала дольше, чем я мог ожидать.
— Ты пытаешь поставить меня в безвыходное положение. Тебе мало того, что ты уже успел со мной сделать?
— Мы оба поставлены в безвыходное положение. Я предлагаю тебе объединить наши силы. А то, что сложилось между нами — ты знаешь, это уже нельзя изменить. Давай учиться жить с тем, что есть.
Она снова помолчала. Я ощущал её неодобрение, густо замешанное на ненависти, но вместе с тем присутствовало и ещё что-то… Столь же значимое, кажется. И от её ответа, от его тональности, от паузы, от звучания зависят, пожалуй, все наши дальнейшие отношения.
— Я ничего не знаю о монильском обряде экзорцизма, — нехотя сказала женщина. — Однако предполагаю, что задача окажется тебе не по плечу.
— Ты лишь предполагаешь. Нам придётся посмотреть, на что я способен. Я прошу твоей помощи. Это ведь в большей степени тебе надо, а не мне!
— Почему это в большей степени мне?
— Потому что меня в случае неудачи ждёт всего лишь смерть, а тебя-то аж целое уничтожение!
Меня удивило то, что она заржала, да с таким смаком, с каким мне самому едва ли приходилось встречать самые неприличные, самые сальные анекдоты. Это у неё нервное, что ли?
— Разницу прочувствовала. Что ж, пожалуй, ты прав. Давай вместе подумаем, что мы можем предпринять, чтобы уцелеть. Давай вместе…
Первого монильского священнослужителя, которого я увидел, привели прямо ко мне в палатку. Теперь уже бросалось в глаза, сколь нарочито меня не отпускают ни на шаг от шатра: комфортабельного, снабжённого всем необходимым, даже небольшим закутком, где можно было заняться своим туалетом. Конечно, мне дозволялось посидеть у входа в шатёр или погулять вокруг него, опираясь на руку Жилан — но не более.