— Не знаю. — Я пожал плечами. — Например, налоговое управление. Или комиссия по ценным бумагам и биржам… Контор хватает, надо только позвонить.

Фенн уставился на меня, сердито сжав губы, и я почти видел пар, поднимавшийся от темных кудрей. Он покачал головой:

— Томми сказал правду: я уже несколько лет не виделся и не разговаривал с ней. И не имею никакого отношения к случившемуся.

— Почему же ты отправил Томми на поиски?

Фенн провел рукой по загривку и глубоко вздохнул.

— Не так давно — месяца три назад — я получил письмо с фотографией. Мы с ней вместе. А через несколько дней пришла записка. Вымогательство… вернее, попытка.

— От кого?

Фенн фыркнул.

— Разве у шантажистов в обычае подписывать письма?

— Ты решил, что это Рен?

— Из-за фотографий и ерундовых угроз я так и подумал. Ведь я же никогда не знал, кто, черт побери, эта Рен. Вот почему я позвонил Томми.

— Чем конкретно Рен угрожала?

— Да ту же пургу гнала, что и два года назад, — ответил Фенн. — Послать фотки боссу, жене, ее родичам — в таком духе. — Фенн умолк и на удивление самодовольно улыбнулся. — Только она не знала, что информация устаревшая. Не знала, что поезд ушел давным-давно.

— Что это означает?

— Это означает, что за последние два года все изменилось и на меня уже не надавить.

— Что значит «не надавить»?

Фенн засмеялся.

— Два года назад я еще был женат, работал на хозяина и только собирал деньги вот на это. — Он жестом обвел комнату. — Теперь я свободен, я тут главный и шесть месяцев назад расплатился с последним инвестором. Так что, если кто хочет закинуть снимки, где я трахаю красивую девчонку, в Интернет — полный вперед. Мы там неплохо вышли — глядишь, на меня предложения о знакомстве посыплются как из рога изобилия.

— Почему тогда просто не игнорировать письмо? Зачем посылать Викерса на поиски?

— Вот и Томми советовал оставить все как есть, но я сказал: «Ни за что». Пусть я неуязвимый — ненавижу, когда меня пытаются запугать. Ненавижу, когда ко мне пристают; ненавижу, когда вмешиваются в мою жизнь. Не позволю, чтоб меня пентюхом считали. Это, черт побери, оскорбление.