С гневным криком Рыцарь Смерти схватил меч своего противника рукой. Клинок заскрежетал по стальной латной рукавице, но Сот лишь крепче сжимал ладонь. С силой, которой не мог бы похвастаться ни один смертный, он вырвал оружие из руки своего двойника и отшвырнул далеко в сторону.
Одетый в сверкающие доспехи рыцарь, вместо того чтобы броситься за мечом, неожиданно пал перед Сотом на колени. Обратив к Соту свои голубые глаза, он с надеждой проговорил:
– Ты превзошел меня в битве. Я назову тебя победителем, если ты поклонишься богам и поблагодаришь их за дарованную тебе силу.
Рыцарь Смерти, помня, что все это было своего рода испытанием, которое учинили ему повелители Туманных Пределов, для того чтобы решить, заслуживает ли он своего собственного королевства, даже; ни разу не задумался о том, чтобы прислушаться к словам своего добродечинного противника. Вместо этого он поднял вверх руку и вымолвил магическое слово, которое наверняка покончило бы со всем этим.
Стрелы черной энергии метнулись из пальцев Сота к груди серебряного рыцаря, однако, прежде чем они поразили свою цель, Перадур бросился вперед и заслонил отца своим телом. Его проворство казалось почти сверхъестественным, особенно учитывая его тяжелый доспех. Тем не менее вся мощь черного огня досталась ему. Белая кираса покрылась коричневыми пятнами, а нарисованные на ней священные символы исчезли. Сквозь дыры, пробитые в нагруднике, огненные стрелы Сота проникли в грудь юноши и нашли его благородное сердце. Словно обугленные пальцы, они стиснули его, и юноша в последний раз вскрикнул, но не от боли или от страха; последними его словами была страстная молитва, обращенная к Паладину.
Смертный двойник Сота обнял тело сына и, не скрывая слез, повернулся к Рыцарю Смерти.
– Ты погиб, – сказал он ему. – Этим ты заслужил себе новое королевство.
Толпа на дороге потихоньку таяла. Торговцы и ремесленники расходились, низко опустив головы. По мере того как они приближались к палаточному городку под стенами Дааргарда, их тела становились прозрачными и постепенно таяли в воздухе. Да и сам оживленный лагерь затих, заколыхался словно мираж и исчез прямо на глазах Сота. Жрецы приблизились к телам Перадура и Изольды, подняли и понесли прочь, а тринадцать верных рыцарей Сота во главе с сэром Майклом, которые служили ему еще до Катаклизма, окружили одетого в сверкающие доспехи лорда и принялись утешать его. Затем и они последовали за жрецами к розовым стенам Дааргард-Кипа.
Лишь только последний человек скрылся в воротах замка, все вокруг внезапно потемнело. Даже бессмертный рыцарь почувствовал пронизывающий холод ледяного ветра, который разметал последние расплывающиеся образы палаточного городка, вымел каменистую почву так, что на ней не осталось ни следа торгового поселка. Самый замок, словно одевшись в траур, потемнел; его розовые стены стали цвета обожженного кирпича, а с башен исчезли цветные вымпелы. Звуки музыки и смеха тоже стихли, сменившись заунывными стенаниями тринадцати сестер-баньши.
Рыцарь Смерти взглянул в ночное небо, распростершееся над руинами замка. То, что он увидел, подсказало ему, что он не на Кринне, хотя замок очень напоминал ему Дааргард. В бархатно-черной мгле плыла только одна луна: это была Наитария, светило черной магии и колдовства. Будь он на Кринне, в небе он увидел бы еще белую и красную луны, символы Добра и Равновесия.
Посреди древней ухабистой дороги стоял, тряся головой, Азраэль.
– Что случилось? – спросил он. – Вы исчезли в тумане, и больше я ничего не помню. Очнулся только здесь. – Он указал на небо. – А ведь целый день прошел! Может быть, мы уже на Кринне? А это что там – ваш Дааргард?
– Нет, – ответил Сот неожиданно усталым голосом. – Это не Дааргард. Мы не на Кринне, но мы дома…
Рыцарь Смерти медленно входил в замок. Не успел он пересечь порог своей обугленной тронной залы, как баньши под потолком завели свою песню проклятья Впрочем, песнь их была теперь много длиннее, и ее слышали все обитатели Баровии, Гундарака и других графств, образовывавших мрачный Нижний мир Лорд Сот, рыцарь Черной Розы, вошел в этот вечер в их ночные кошмары, чтобы остаться в них на много ночей.
ЭПИЛОГ
Годы для лорда Сота тянулись медленно и однообразно. Свой новый замок он назвал Нихдааргард, что на древнем языке Соламнии означало «не Дааргард», ибо хотя он и напоминал его прежнее жилище, однако не проходило и дня, чтобы Сот не натолкнулся на какое-нибудь несоответствие копии оригиналу
Большинство отличий были незначительными: целые двери в проемах, где должны были сохраниться лишь косяки и ржавые петли, да некоторые коридоры были на не сколько шагов короче чем нужно Казалось бы, невелика разница, но для существа, которое не нуждалось во сне и которое коротало время, обходя все комнаты и коридоры своего замка на Кринне на протяжении трех с половиной столетий, каждое такое несоответствие было болезненным, пробуждающим давние воспоминания.
Были и другие, гораздо более удивительные отличия. Тринадцать рыцарей, тринадцать верных скелетов, служивших Соту в Дааргарде, шагали вместе с ним по темным коридорам, однако они не занимали больше своих постов, где некогда настигла их смерть. Вместо этого они свободно перемещались по всему замку, выглядывая незваных гостей, которые, впрочем, так ни разу и не появлялись.
Были в Нихдааргарде и свои баньши, однако воспоминания их претерпели некоторые изменения. Они больше не повторяли историю Сота в том варианте, в каком они рассказывали ее на Кринне, каждую ночь на протяжении трех с половиной веков твердя одно и то же. Частенько они забывали отдельные эпизоды, а иногда добавляли события, которых никогда не происходило. Это особенно злило Рыцаря Смерти, однако сколько он ни проклинал баныии, сколько ни пугал их своим страшным мечом, они ухитрились ни разу не повторить его историю два раза подряд, не внеся в нее каких-либо изменений.
Прошлое было единственным утешением, доступным падшему рыцарю, а боль, вызываемая воспоминаниями, была единственной вещью, способной пробудить его дремлющие эмоции и чувства и помочь ощутить себя подобным человеку. Прошлое жестоко и рельефно проступало в его сознании с каждым шагом, который он делал но темным коридорам своего нового дома, с каждым словом, касающимся истории его преступлений, срывающимся с уст болтливых баньши. Постоянная сильная боль, причиняемая ему этими воспоминаниями и неистребимым желанием вернуть то, что он потерял, не только не оживляла его чувства, а, напротив, притупляла и хоронила их.