— Думаю, что в КГБ.

— Нет уже КГБ.

— Ну, не знаю, как это теперь называется, — в службе безопасности или что-то в этом роде.

— На Лубянке?

— Говорю же: не знаю.

— А почему ты решила, что все-таки в органах?

— Да он не особо-то и скрывал.

— То есть сказал прямо: я контрразведчик.

— У тебя все шуточки. По-моему, он страшно гордился, что в такой службе работает, и жалел, что прямо похвастаться не может, но намекал по-всякому.

— А может, он просто в какой-нибудь халупе при дверях состоял, а тебе лапшу вешал.

— Да нет, фактура другая. И не пацан уже — в годах. — Леночка лукаво улыбнулась:

— Твоего возраста.

— Кхе, — поперхнулся я соломинкой — не одной ей курить хотелось. — Неужели так дрябло выгляжу?

— Наоборот. Для твоих лет — вполне. Отыгралась. Два-один.

— Ну так на что же он намекал?

— Ну как… Увидит какую-нибудь персону по телевизору, из нынешних бонз, хмыкнет: «Ишь златоуст». А потом так зло: «В девках никакого разбора не знает, плебей, ему бы кого пожопастей да посисястей, чтоб рыбой пахла, и трахает их в таких местах — грязнее некуда». Или про другого: «А этого красавчика уже все культуристы перетрахали…» Ну и в том же духе…

— А он у тебя злой мальчишечка…

— Так чего ему этих хапуг жаловать… — Ленка замешкалась на секунду, прищурилась:

— Слушай, Дрон, а чего это ты на него вдруг накатил? Ты что, его подозреваешь — Да как тебе сказать, милая барышня… Как говаривал папаша Мюллер в бессмертном сериале, «в наше время верить никому нельзя, даже самому себе». И добавлял:

«Мне — можно».