Поэтому нелегко вывести какие-либо специальные правила для определения типа компенсации в сновидениях. Ее характер всегда тесно связан с целостной природой индивидуума. Возможности компенсации бесчисленны и неистощимы, хотя с увеличением жизненного опыта некие базовые черты все же выкристаллизовываются.

Выдвигая теорию компенсации, я не намерен преподносить ее как единственно возможную теорию сновидения или утверждать, что ее посредством возможно полностью объяснить все особенности сновидений. Вообще сновидение – чрезвычайно комплексное явление, столь же широкое и непостижимое, как и явления сознания. Будет неуместным пытаться объяснить все проявления сознания с точки зрения теории исполнения желаний или теории инстинктов, а потому крайне маловероятно, что проявления сновидения поддаются такому же простому объяснению. Вдобавок нельзя трактовать проявления сновидения как сугубо компенсаторные и вторичные по отношению к элементам сознания, пускай принято думать, что для индивидуума сознательная жизнь значит куда больше, чем бессознательное. Пожалуй, это мнение следовало бы пересмотреть, ведь по мере углубления опыта приходит понимание того, что функция бессознательного в жизни психического обладает значением, которое мы пока, смею заявить, ценим не слишком-то высоко. Аналитические исследования (в первую очередь) все яснее показывают степень влияния бессознательного на сознательную психическую жизнь, причем существование и значение этого влияния ранее упускалось или недооценивалось. По моему мнению, которое опирается на многолетний опыт и обширные изыскания, значение бессознательного для общей деятельности мощности психического ничуть не меньше, вероятно, значения сознательной активности. Окажись я прав, следовало бы не только рассматривать функцию бессознательного как компенсирующую и дополняющую содержание сознания, но и трактовать содержание сознания как относящееся к единовременно сгруппированному бессознательному содержанию. В этом случае активная ориентация на цели и результаты перестанет быть исключительной привилегией сознания, распространится также на бессознательное, которое иногда сможет брать на себя функцию руководства по достижению цели. Соответственно, сновидение обретет ценность позитивной, направляющей идеи или цели, жизненно важный смысл которых будет значительно превосходить смысл единовременно сгруппированного сознательного содержания. Эта возможность подкрепляется consen-sus gentium [6], так как в суевериях всех времен и народов сновидения представали этаким возвещающим истину оракулом. Допуская здесь преувеличения и предрассудки, следует все-таки признать, что в подобных широко распространенных представлениях имеется крупица правды. Альфонс Мэдер [7] придает особое значение (перспективно-финалистское, если угодно) сновидениям как целенаправленной бессознательной функции, которая прокладывает путь к разрешению реальных конфликтов и проблем и пытается выразить их через символы, выбираемые как бы на ощупь [8].

Необходимо провести различие между перспективной и компенсаторной функциями сновидения. Последняя подразумевает, что бессознательное, рассматриваемое как дополнение сознания, привносит в сознательную ситуацию все те впечатления предыдущего дня, которые остались сублиминальными, – из-за вытеснения или потому, что им недостало интенсивности достичь сознания. Компенсация как саморегуляция психического организма должна быть признана целенаправленной.

С другой стороны, перспективная функция есть предвосхищение бессознательным грядущих сознательных достижений, нечто наподобие подготовительного упражнения, эскиза или небрежно набросанного плана. Ее символическое содержание порой предлагает способ разрешения конфликта, превосходные примеры этого приводит Мэдер. Существование таких перспективных сновидений отрицать невозможно. Было бы неправильно называть их пророческими, поскольку по сути своей они пророчествуют не больше, чем, скажем, медицинский диагноз или прогноз погоды. Это просто предвосхищающее комбинирование вероятностей, которое может совпасть с фактическим положением дел, но совсем не обязательно должно совпадать с ним во всех подробностях. Лишь в случае, когда налицо полное совпадение, можно говорить о «пророчестве». Нисколько не удивительно, что перспективная функция сновидения порой значительно превосходит возможности нашего сознательного разума; ведь сны возникают из слияния сублиминальных элементов и тем самым оказываются комбинацией всех тех впечатлений, мыслей и чувств, которые ускользнули от сознания в силу своей слабой проявленности. Кроме того, сновидения могут опираться на сублиминальные следы воспоминаний, которые более не в состоянии воздействовать на сознание. Поэтому применительно к прогнозированию сновидения нередко выглядят куда более предпочтительными, нежели сознательные мысли.

Хотя перспективная функция, по моему мнению, является существенной характеристикой сновидений, все же не нужно ее переоценивать, ведь очень просто допустить, что сновидение есть нечто вроде психопомпа [9], который, обладая всеведением, безошибочно ведет жизнь в правильном направлении. Впрочем, поскольку множество людей недооценивает психологическую значимость сновидений, нельзя исключать вероятности того, что некто, увлеченный анализом снов, начнет превозносить значимость бессознательного в сравнении с реальной жизнью. Исходя из нашего предыдущего опыта, мы вправе предположить, что значимость бессознательного приблизительно сопоставима со значимостью сознания. Безусловно, имеются такие сознательные установки, которым довлеет бессознательное; эти установки настолько плохо адаптированы к целостности индивидуума, что бессознательная установка или группировка служит несравненно лучшим выражением его натуры. Но так случается далеко не всегда. Зачастую сновидения лишь в малой степени воздействуют фрагментами на сознательную установку, потому что последняя, с одной стороны, достаточно хорошо адаптирована к реальности, а с другой стороны, в общих чертах вполне удовлетворяет сущности индивидуума. В таких случаях будет неуместным выделять как-то более или менее явно «сновидческую» точку зрения, пренебрегая при этом сознательной ситуацией; в результате мы только запутаемся, а сознательная деятельность нарушится. Только при наличии очевидно неудовлетворительной или дефектной сознательной установки мы имеем право наделять бессознательное более высокой ценностью. Критерий, необходимый для вынесения такого суждения, сам по себе, разумеется, установить не так-то легко. Никто не станет спорить с тем, что ценность сознательной установки не может измеряться с исключительно коллективной точки зрения. Требуется тщательное исследование той индивидуальности, которая нас интересует, и лишь на основании точного знания об индивидуальных характеристиках можно решать, в каком именно отношении сознательная установка неудовлетворительна. Когда я обращаю внимание на важность изучения индивидуального характера, то вовсе не имею в виду, что требованиями коллективной точки зрения вообще стоит пренебречь. Как известно, индивидуум существует не сам по себе, его натура опосредована взаимоотношениями в коллективе. Поэтому, когда сознательная установка более или менее удовлетворительна, значение сновидений сводится всего-навсего к компенсаторной функции. Для нормального человека при нормальных внутренних и внешних условиях это непреложное правило. По данной причине мне кажется, что теория компенсации содержит верную формулу и соответствует фактам реальности, поскольку она присваивает сновидению компенсаторную функцию в саморегуляции психического организма.

Но когда индивидуум отклоняется от нормы (его сознательная установка не адаптирована ни объективно, ни субъективно), то обыкновенная, при нормальных условиях, компенсаторная функция бессознательного становится направляющей, перспективной функцией, способной увлечь сознательную установку в совершенно другом направлении, заведомо лучшем, нежели предыдущее, что убедительно доказал в своих исследованиях Мэдер. Сюда относятся сновидения того типа, к которым принадлежал сон Навуходоносора. Ясно, что подобные сновидения встречаются главным образом среди людей, не достигших подлинных вершин в своем развитии. Не менее ясно, что такая диспропорция встречается очень часто. Поэтому нам нередко выпадает возможность оценивать сновидения по их перспективной значимости.

Теперь рассмотрим еще одну сторону сновидений, которую ни в коем случае нельзя упустить из вида. У многих людей сознательная установка дефектна не применительно к адаптации к окружающей среде, а применительно к выражению их собственного характера. Это люди, чья сознательная установка и адаптивное поведение превосходят их индивидуальные возможности – то есть они кажутся лучше и значительнее, чем есть на самом деле. Внешний успех, конечно, обеспечивается не только индивидуальными ресурсами, но преимущественно за счет динамических резервов, генерируемых коллективным внушением. Такие люди взбираются выше своего естественного уровня благодаря воздействию какого-то коллективного идеала, благодаря привлекательности какого-то социального преимущества или благодаря общественной поддержке. Внутренне они не развиваются до уровня своего внешнего высокого положения, и потому во всех подобных случаях бессознательное демонстрирует негативно-компенсирующую, или редуцирующую, функцию. Ясно, что при таких обстоятельствах редукция или обесценивание оказывают определенное воздействие на саморегуляцию психики, а сама эта функция может быть чрезвычайно перспективной (ср. сновидение Навуходоносора). Мы охотно связываем понятие «перспективный» с идеей строительства, подготовки, синтеза, но, чтобы понять упомянутые редуктивные сновидения, следует принудительно отделить понятие «перспективный» от любых подобных идей, поскольку редуктивные сновидения оказывают влияние, принципиально обратное идеям строительства, подготовки или синтеза: оно, скорее, разлагает, обесценивает, растворяет и даже разрушает. Разумеется, отсюда не вытекает, что ассимиляция редуктивного содержания должна деструктивно воздействовать на цельность индивидуума; напротив, ее влияние нередко оказывается оздоровляющим, именно потому, что затрагивается сама установка, а не личность в целом. Но это вторичное качество нисколько не изменяет сущность сновидения, которое демонстрирует редуцирующий, ретроспективный отпечаток и по этой причине не может быть обозначено как «перспективное». Для более точной классификации полезно, видимо, ввести обозначение редуктивных сновидений, а соответствующую функцию определить как редуцирующую функцию бессознательного, хотя, по сути, перед нами все та же компенсаторная функция. Мы должны усвоить тот факт, что бессознательное далеко не всегда выражает что-либо яснее сознательной установки. Оно меняет свой облик столь же часто, насколько это свойственно сознанию, а потому мы имеем лишнее доказательство того, как трудно составить сколько-нибудь внятное представление о природе бессознательного.

Сведениям о редуктивной функции бессознательного мы обязаны, в первую очередь, исследованиям Фрейда. Его толкование сновидений, в сущности, сводится к установлению вытесненной личной подоплеки индивидуума и инфантильно-сексуальных ее проявлений. Дальнейшие исследования позволили перебросить мостик к архаическим элементам, к надличностным, историческим, филогенетическим и функциональным рудиментам в бессознательном. Сегодня мы можем с уверенностью утверждать, что редуктивная функция сновидений группирует материал, состоящий в основном из вытесненных инфантильно-сексуальных желаний (Фрейд), инфантильных притязаний на власть (Адлер) и надличностных архаических элементов мышления, чувства и инстинкта. Воспроизведение подобных элементов, которые отличаются сугубо ретроспективным характером, действенно, как ничто другое, избавляют от чрезмерного самомнения человека и низводят индивидуума до его человеческой ничтожности и зависимости от физиологических, исторических и филогенетических условий. Всякая видимость ложного величия рассыпается в прах перед редуцирующими образами сновидений, которые подвергают сознательную установку безжалостной критике и привлекают уничижительный материал, содержащий полный перечень самых его болезненных слабостей. Ни в коем случае нельзя обозначать такую функцию сновидения как перспективную, ведь все в этом сновидении, вплоть до мельчайших подробностей, ретроспективно и обращено вспять, к прошлому, которое индивидуум мнил давным-давно забытым. Конечно, ничто не мешает такому содержанию сна быть компенсирующим по отношению к сознательным элементам и финалистски ориентированным, поскольку редуцирующая направленность может порой быть крайне важной для адаптации. Пациенты часто и внезапно ощущают, что содержание их сновидений соотносится с сознательными ситуациями, причем воспринимают сон как перспективный, редуктивный или компенсирующий – сообразно с этим чувственным знанием. Но так бывает не всегда, далеко не всегда, и нужно особо подчеркнуть, что в целом, обычно в начале аналитического лечения, пациент обыкновенно склонен истолковывать результаты аналитического исследования своих материалов в рамках собственной патогенной установки.

В подобных случаях необходима помощь аналитика, чтобы обеспечить правильное понимание сновидения. Поэтому чрезвычайно важно, как именно аналитик оценивает сознательную психологию своего пациента. Ведь анализ сновидений – это не просто практическое применение какого-то метода, которому научаются механически; скорее он предполагает близкое знакомство с аналитической точкой зрения в целом, чего возможно добиться, лишь если аналитик подвергнет анализу самого себя. Величайшая ошибка, которую может совершить аналитик, состоит в том, чтобы предположить у пациента психологию, аналогичную его собственной. Иногда такое проецирование может оказаться верным, но в большинстве случаев оно остается не более чем проекцией. Все, что бессознательно, так или иначе проецируется, а потому аналитик должен осознавать хотя бы наиважнейшие элементы своего бессознательного, не то бессознательные проекции начнут путать его суждения. Всякому, кто анализирует сновидения других людей, надлежит постоянно помнить о том, что не существует никакой простой и общепризнанной теории психических явлений или их природы, причин и целей. Значит, у нас нет общего критерия оценки. Мы знаем, что существуют всевозможные психические явления, но не знаем ничего достоверно об их сущностной природе. Нам известно только, что, пусть изучение психического с той или иной изолированной точки зрения способно принести очень ценные результаты, не получится вывести удовлетворительную теорию, на основании которой можно было бы делать дальнейшие выводы. Сексуальная теория и теория желаний, равно как и теория власти, сами по себе вносят ценный вклад в науку, но они не в силах воздать должное глубине и богатству человеческой психики. Будь в нашем распоряжении удовлетворительная теория, мы вполне могли бы довольствоваться механическим усвоением метода. Мы тогда просто-напросто считывали бы определенные знаки, обозначающие те или иные элементы, и для того нам понадобилось бы всего-навсего заучить наизусть некоторые семиотические правила. Знание и правильная оценка сознательной ситуации сделались бы излишними, как при поясничной пункции. Усердно практикующий специалист в наши дни узнает, к своему несказанному огорчению, что психическое до сих пор неподвластно исследованию какими угодно методами в рамках одной-единственной точки зрения. В настоящее время мы знаем об элементах бессознательного (кроме того, что они сублиминальны) только то, что они находятся в компенсирующем отношении к сознанию и потому, в сущности, его дополняют. Именно по этой причине знание о сознательной ситуации необходимо для понимания сновидений.

Редуктивность, перспективность и компенсаторность сновидений не исчерпывают возможностей их толкования. Имеются такие сновидения, которые можно обозначить просто как реактивные. Велик соблазн отнести к этому типу все те сновидения, которые выглядят обыкновенными репродукциями каких-либо переживаний, заряженных аффектами, но анализ подобных сновидений открывает глубинные причины того, почему эти переживания столь скрупулезно отражаются в снах. Выясняется, что этим переживаниям присуще и символическое значение, которое ускользает от сновидца; как раз вследствие своей символики переживание репродуцируется в сновидении. Впрочем, такие сновидения нельзя считать реактивными; к этому типу принадлежат лишь те сны, когда определенные объективные события причинили урон, не просто нанесли психическую травму, но одновременно вызвали физическое повреждение нервной системы. Очень часто следы тяжелого шока встречаются на войне, где мы вправе ожидать обилия чисто реактивных сновидений, в которых травма оказывается определяющим фактором.

Хотя для общего функционирования психического крайне важно, что травматическое содержание постепенно, за счет частых повторений утрачивает свою автономию и тем самым снова встраивается в психическую иерархию, но сновидения такого рода – по сути, репродукции травмы – едва ли возможно называть компенсирующими. По-видимому, они возвращают психическому какие-то отделившиеся, автономные его фрагменты, однако вскоре становится ясно, что сознательная ассимиляция фрагмента, репродуцируемого сновидением, ни в коей мере не уничтожает то нервное возбуждение, которое, собственно, и вылилось в конкретное сновидение. Сон благополучно продолжает репродуцироваться, то есть воспроизводить содержание травмы, которое сделалось автономным, и так будет до тех пор, пока травматическое раздражение не исчерпает себя полностью. Пока этого не случилось, сознательное «воплощение» бесполезно.

На практике нелегко решить, является ли сновидение по существу своему реактивным или только символически репродуцирует некую травматическую ситуацию. Но анализ помогает разобраться в этом вопросе, потому что во втором случае репродукция травматической сцены незамедлительно прекращается при верном истолковании, тогда как на реактивную репродукцию анализ сновидения не подействует.

Мы сталкиваемся с подобными реактивными сновидениями при патологических физических состояниях, когда, к примеру, острая боль влияет на течение сновидения. Но, по моему мнению, лишь в исключительных случаях соматические раздражения выступают определяющим фактором. Обыкновенно они всецело совпадают с символическим выражением бессознательного содержания сновидения, иными словами, используются в качестве средства выражения. Нередко также сновидения обнажают примечательную внутреннюю символическую связь между подлинным телесным заболеванием и какой-либо психической проблемой, причем физическое расстройство оказывается прямым миметическим выражением психической ситуации. Я упоминаю об этом любопытном факте, скорее, ради полноты картины, а не для того, чтобы привлечь внимание к этой загадочной симптоматике. Но мне кажется, что действительно существует некая взаимосвязь между физическими и психическими расстройствами, и значимость этой взаимосвязи обычно недооценивается; с другой стороны, эта взаимосвязь зачастую изрядно переоценивается вследствие присущей многим склонности воспринимать физические расстройства как всего лишь отражение психических нарушений – здесь особенно показательна история «Христианской науки». Сновидения вообще заставляют задуматься о совместимости тела и психического, и вот почему я затронул эту тему.

Следующей детерминантой сновидений, заслуживающей упоминания, является телепатия. Подлинность этого явления на сегодняшний день уже не подвергается сомнению. Разумеется, не составит труда оспорить существование телепатии, не изучая имеющихся доказательств, но это было бы ненаучно, а потому о таком подходе не стоит и говорить. Я узнал на собственном опыте, что телепатия в самом деле воздействует на сновидения, о чем рассказывали с незапамятных времен. Отдельные люди особенно к ней чувствительны и нередко видят телепатически обусловленные сновидения. Но, признавая само явление телепатии, я нисколько не намерен выказывать доверие к расхожей теории о возможности воздействия на другого на расстоянии. Телепатия, повторюсь, безусловно существует, но вот ее теория не кажется мне такой уж простой. Во всех случаях нужно тщательно рассмотреть возможности согласования ассоциаций, параллельных психических процессов [10], которые, как было показано, играют важнейшую роль, прежде всего, в семьях и которые проявляют себя в тождественности или близкой схожести установок. Также надо принимать во внимание фактор криптомнезии, на который в особенности указывал Флурнуа [11]. Порой этот фактор приводит к удивительнейшим последствиям. Поскольку в сновидениях встречается любой сублиминальный материал, вполне естественно, что и криптомнезия подчас оказывается детерминантой. Мне частенько доводилось анализировать телепатические сновидения, в том числе те, где телепатическое значение не подразумевалось в момент начала анализа. Анализ позволил изучить субъективный материал, как обычно и бывает при анализе сновидений, а в итоге сны обрели значение, так или иначе связанное с текущей жизненной ситуацией сновидца. Но не удалось выявить никаких признаков телепатического сновидения. До сих пор я не открыл ни одного сновидения, в котором телепатическое содержание четко вскрывалось бы в ассоциативном материале, полученном в ходе анализа (то есть из латентного содержания сновидения). Оно всегда обнаруживается в явном содержании сна.

Как правило, в литературе о телепатических сновидениях упоминаются только те сны, где какое-то чрезвычайно аффективное событие было предвосхищено «телепатически» во времени или в пространстве, то есть когда важность происшествия в общечеловеческом смысле (к примеру, смерть) объясняла его предугадывание или узнавание с расстояния – во всяком случае, как-либо о нем предупреждалось. Телепатические сновидения, которые я изучал, в большинстве случаев принадлежали к этому типу. Впрочем, лишь немногие из них отличались тем, что их явное содержание включало некое телепатическое предвидение чего-то совершенно несущественного, скажем, лица незнакомого и совершенно обычного человека, расстановки мебели в каком-то совершенно невзрачном помещении или получения маловажного письма и т. д. Разумеется, употребляя слово «несущественный», я хочу сказать всего-навсего, что ни посредством обычных расспросов, ни благодаря анализу мне не удалось отыскать содержание, значимость которого могла бы «обосновать» телепатическое предвидение. В подобных случаях (еще сильнее, чем в упомянутых ранее) очень хочется возложить ответственность на «случайность». К сожалению, гипотеза случайности представляется мне asylum ignorantiae [12]. Да, никто не станет отрицать, что случаются самые причудливые совпадения, но если полагаться на их вероятное повторение, это будет означать, что случай как таковой здесь исключается. Конечно, я не позволю себе заявить, будто за этими событиями стоит некий «сверхъестественный» закон, но все же есть что-то, чего не в состоянии объяснить наше нынешнее знание. Потому даже сомнительные телепатические элементы реальны по своей природе и словно смеются над всевозможными подсчетами вероятности. Я не отважусь предлагать теоретическое описание в этом контексте, однако замечу, что считаю правильным признавать реальность телепатических явлений и настаивать на ней. Такая точка зрения обогащает анализ сновидений [13].

В противоположность известному заявлению Фрейда, будто сновидения являются, по сути, исполнением желаний, я сам, наряду с моим другом и соратником Альфонсом Мэдером, утверждаю, что сон есть спонтанное символическое самоизображение актуальной ситуации в бессознательном. Тут наше мнение совпадает с выводами Зильберера [14]. Это тем более отрадно, что мы пришли к сходным выводам независимо друг от друга.

Данное мнение противоречит формуле Фрейда только постольку, поскольку в нем нет какого-либо определенного высказывания о значении сновидений. Наша формула просто говорит, что сновидение есть символическое представление бессознательного содержания. Она оставляет открытым вопрос о том, всегда ли это содержание подразумевает исполнение желания. Дальнейшие исследования, на которые ссылается Мэдер, показали, что сексуальный язык сновидений не обязательно истолковывать буквально [15]; это, вообще-то, архаический язык, который естественным образом использует все аналогии «под рукой», и при этом они нисколько не должны непременно отображать фактическое сексуальное поведение. Следовательно, будет неправильно понимать сексуальный язык сновидений буквально при всех обстоятельствах, а прочие элементы сна объяснять символически. Но стоит начать толковать сексуальные метафоры как символы чего-то неведомого, как наше представление о сущности сновидения моментально углубляется. Мэдер продемонстрировал это на практическом примере, заимствованном у Фрейда [16]. До тех пор пока сексуальный язык сновидений воспринимается буквально, нам доступно только непосредственное, внешнее и конкретное решение, иначе ничего не поделать: неизбежно проявляешь оппортунизм, поддавшись то ли врожденному малодушию, то ли лености. Нет никакой внятной концепции, значит, нет и решения проблемы. Зато оно сразу появляется, едва мы отказываемся от запутывающей конкретизации, то есть когда пациент перестает буквально понимать бессознательный сексуальный язык сновидений и истолковывать образы из сна как реальные фигуры.

Мы склонны признавать, что мир таков, каким мы его видим, и точно так же мы наивно полагаем, что люди таковы, какими они перед нами предстают. Увы, в последнем случае нет никакого физического эксперимента, который позволил бы четко различать мнимость и реальность. Пусть вероятность грубого обмана здесь во много раз выше, чем при чувственном восприятии мироздания, мы продолжаем наивно проецировать нашу собственную психологию на других человеческих существ. Тем самым каждый из нас создает для себя череду более или менее воображаемых отношений, которые основываются преимущественно на таких проекциях. Среди невротиков встречаются те, чьи фантастические проекции оказываются единственными средствами налаживания человеческих отношений. Тот, кого я воспринимаю главным образом через мою проекцию, есть имаго, или же носитель имаго или символов. Все содержание нашего бессознательного неизменно проецируется на наше окружение, и только через опознание определенных признаков объекта как проекций или имаго возможно отличить их от фактических свойств этого объекта. Но если мы не осознаем, что признак объекта есть проекция, то нам не остается ничего другого, кроме как пребывать в наивном убеждении, будто это свойство действительно присуще объекту. Все наши человеческие отношения изобилуют подобными проекциями; всякий, кто уверен, что в его личном опыте нет ничего подобного, должен присмотреться к газетным статьям военного времени. Cum grano salis [17] мы всегда приписываем собственные ошибки противнику. Превосходные тому примеры можно отыскать в выяснении отношений между индивидуумами. Если только нам не свойственно развитое до высокой степени самосознанием, мы никогда не сможем прозревать сквозь наши проекции и потому вечно будем им поддаваться – ведь наш разум в своем природном состоянии предполагает существование таких проекций. Для бессознательных элементов естественно и необходимо проецироваться. В сравнительно первобытном человеке возникает тем самым своеобразное отношение к объекту, которое Леви-Брюль удачно назвал «мистической сопричастностью» [18]. А любой нормальный современный человек, не слишком склонный к рефлексии, принуждается средой существовать в целой системе проекций. Пока все идет хорошо, он не обращает внимания на принудительный, то есть «магический» или «мистический», характер таких отношений. Но если возникает параноидальное расстройство, то эти бессознательные отношения превращаются в множество принудительных пут, как правило, возникающих из того же бессознательного материала, который формирует содержание проекций в нормальном состоянии. До тех пор пока либидо может использовать эти проекции в качестве приемлемых и полезных «связок» с миром вокруг, они существенно облегчают жизни. Когда же либидо стремится выйти в иную плоскость бытия и ради этого принимается двигаться вспять по прежним мосткам проекций, тогда эти проекции превращаются в непреодолимые преграды, действенно препятствуют любым попыткам отстраниться от объекта. Тогда нам открывается типичная ситуация: человек старается изо всех сил обесценить объект, для того чтобы отнять у него свое либидо. Но, поскольку прежнее тождество сложилось на основе проекции субъективных восприятий, полное и окончательное разделение может состояться, только когда имаго, отражающее себя в объекте, будет восстановлено и полностью вернется к субъекту. Этого возможно добиться через осознанное признание спроецированного содержания, то есть через признание «символической ценности» объекта.

Распространенность подобных проекций столь же очевидна, как и тот факт, что они обычно не замечаются. При таком положении дел едва ли удивительно, что наивный человек исходно считает само собой разумеющимся следующее: если ему во сне привиделся господин X, то этот сновидческий образ тождественен настоящему господину X. Подобное допущение целиком согласуется с его обыденной, некритической сознательной установкой, которая не различает объект как таковой и представление человека об этом объекте. Но нельзя отрицать того, что при критическом рассмотрении сновидческий образ имеет лишь внешнее, крайне отдаленное сходство с объектом. В действительности этот образ есть комплекс психических факторов, который формирует сам себя, пускай и под определенным влиянием извне, а потому он состоит в основном из тех субъективных элементов, что свойственны субъекту и зачастую имеют мало общего с реальным объектом. Мы всегда понимаем другого так же, как понимаем или хотели бы понимать самих себя. А того, чего не понимаем в себе, мы не понимаем и в других людях. Значит, наше представление о другом человеке по большей части субъективно. Хорошо известно, что даже близкая дружба не является гарантией объективного знания.

Если, как поступает фрейдовская школа, трактовать явное содержание сновидений как «нереальное» или «символическое» и объяснять, например, что, пусть во сне присутствует колокольня, на самом деле подразумевается фаллос, то отсюда всего один шаг до признания, что сновидение часто говорит о сексуальности, но далеко не всегда имеет в виду секс, а также что в сновидениях нередко возникает фигура отца, но в действительности это «воплощение» самого сновидца. Наши имаго суть составляющие разума, и если в сновидениях воспроизводятся какие-то идеи или представления, то это в первую очередь именно наши идеи и представления, в структуру которых вплетена целостность нашей личности. Они суть субъективные факторы, которые группируются в сновидениях и выражают то или иное значение отнюдь не по внешним причинам, а по глубинным побуждениям и позывам нашей психики. Целостная сновидческая работа по своей сути субъективна, и сновидение подобно театру, в котором сновидец является и сценой, и актером, и суфлером, и режиссером, и автором, и публикой, и критиком. Эта простая истина составляет основу того воззрения на смысл сновидения, которое я назвал интерпретацией на субъективном уровне. Данная интерпретация, как следует из самого термина, предполагает, что все фигуры сновидения отражают персонифицированные черты личности сновидца [19].