Стал прикидывать как бы приобрести парочку кальсон, но на себя мое внимание перетянул щелчок хлыста, со свистом рассекший воздух.

— Вставай!

Обернулся на звук и увидел нехитрый механизм, приводящий в движение подъемники. Два огромных колеса вращало по двенадцать истощённых мужчин. Осунувшиеся лица, исполосованные свежими и старыми ранами тощие спины с выступающими позвонками да рёбрами, волосы и бороды паклей спадающие до плеч. Из одежды засаленные штаны с потемневшими пятнами крови, туго затянутые на впалом животе обыкновенной верёвкой. Четыре надсмотрщика, один из которых яростно хлыстал, рухнувшего на землю мужчину.

Он не шевелился, но его спину продолжали хлестать, вынуждая встать и приняться за работу.

— Он умер, Хэнк! — попытался вразумить одичавшего напарника один из надсмотрщиков.

— Третий за два дня! Проклятые слабаки! — продолжал он озлобленно рассекать бедняге плоть. — Это вам урок! Чтобы знали, как умирать без дозволения!

Народ, на чьих глазах развернулась эта картина, притих. Замер, наблюдая, как подогнали мула с небольшой повозкой и закинули на неё бездыханное тело. Освободившееся место быстро занял новый «счастливчик», на фоне остальных выглядящий бодрым и свежим.

— Что за чертовщина? — выдохнул я, скорее самому себе, но ведунья, стоявшая по правую руку от меня, поспешила пояснить:

— Им не повезло родиться в низшем сословии. Их родители не были ремесленниками, торговцами или воинами…

Оторвал взгляд от повозки, заворачивающей за угол, переводя на мужчин, вращающих колесо. Перед моими глазами очередное скотство этого мира!

Как только показательная порка окончилась, народ, потеряв всякий интерес к происходящему, как ни в чем не бывало занялся своими делами. Словно не человек пал замертво от истощения и усталости, а ничего не значащее насекомое. Нас подхватил общий поток людей, унося от подъемников дальше по торговой улице. Эйвар останавливался у каждого прилавка и начинал торговаться, как будто в его жилах текла цыганская кровь. А я все не мог отгородиться от той картины… Разве в моих силах было что-либо изменить? Нет. Я никак не помогу этим людям. Скорее меня самого закидают камнями или забьют насмерть хлыстом. Но от этих убеждений не становилось легче. Царящая несправедливость и жестокость, мешали мне свободно дышать.

Я человек военный. Ни раз встречающийся нос к носу со смертью и несправедливостью, вдруг стал слишком остро реагировать на беззаконие. Словно каждый погибший — это мой подопечный, зелёный рядовой, чей-то сын и брат, за которого я в ответе.

Наверное, я просто слишком впечатлился этим миром. Все-таки в двадцать первом веке не было места всему этому средневековью даже на войне…

— Держи, проголодался, небось, — Эйвар подкинул в воздух яркий плод, азартно подмигнув, — всего один медяк. Сторговался.

Поймал яблоко налету и, отерев о рубаху, откусил. Проголодался — не то слово…

— Надеюсь, это не предел твоих способностей, Эйвар. У нас мало времени, — раздраженно прощебетала ведунья, натягивая регулярно спадающий капюшон.

— Не дрейфь. Мы почти добрались. Вон за той лавкой торгует кожевник, которого точно заинтересуют наши шкурки. Мне и самому не терпится выпить в «Копченой ноге», — он в предвкушении потер ладони и с большим энтузиазмом стал пробираться сквозь толпящихся людей.

— Пока вы будете сидеть в таверне, я загляну на чёрный рынок, — информировала меня о своих планах Алариэль, когда воин отошёл от нас на безопасное расстояние.

— Это не опасно?

— А ты что, беспокоишься обо мне? — с легкой иронией в голосе переспросила женщина, приспустив капюшон.