Это очень похоже на детство. И следует позаботиться о том, чтобы наши дети «взяли все» от этого времени: период свободы заканчивается приблизительно в четыре года, когда ребенок начинает воспринимать себя как объект в пространстве. Контекст его жизни из социального становится пространственным: «я в этой комнате, комната в этом здании, здание в моем квартале, квартал в моем городе». В этот момент они впервые понимают, что значит потеряться, и начинают испытывать сильный страх. Исследования, которые проводятся уже больше ста лет, показывают: когда дети отваживаются посетить дикую природу, страх потеряться у них сильнее всех остальных[52]. Кеннет Хилл, коллега Корнелла и один из ведущих специалистов в области поведения заблудившихся людей, дает организаторам поисков такой совет:
У детей с четырех лет страх потеряться сильнее всех прочих, и ребенок так напуган, что почти перестает соображать. Очень часто потерявшиеся дети прячутся от тех, кто их ищет, не отвечают на зов и в прямом смысле каменеют, заслышав звуки приближения вертолета, – и, вопреки частому мнению, не только потому, что их учили избегать незнакомцев. Просто в таких условиях всё, что неведомо, рождает страх[53].
Однажды Хилл беседовал с четырехлетним мальчиком, который отсутствовал три дня и которого уже считали погибшим. Мальчик забрался в укрытие и оставался там, пока не улучшилась погода. Когда Хилл спросил, почему он не вышел раньше, ребенок ответил, что видел «одноглазых чудовищ, которые ночью звали меня по имени». Он прятался от спасателей с головными фонарями. Дети видят мир иначе, и любое незнакомое место кажется им загадочным. Но они все равно туда идут. Они ничего не могут с собой поделать.
По мере того как у ребенка развивается мозг, совершенствуются когнитивные функции и расширяется участок освоения, малыш все лучше ориентируется в пространстве и приобретает навыки навигации. Дети постепенно учатся представлять объекты с разных точек зрения, смотреть на ситуацию глазами других людей, узнавать места, в которых уже были, выделять ориентиры, следить за направлением движения, помнить маршруты и позже – понимать, как разные маршруты соотносятся друг с другом. Они начинают рисовать мысленные карты окружающего пространства, что помогает им находить кратчайший путь.
Швейцарский психолог Жан Пиаже впервые сформулировал взгляды на развитие ребенка, которые ныне стали общепринятыми. Согласно его выводам, восприятие пространства у детей формируется постепенно: дети должны понять, что такое ориентиры, прежде чем научатся выбирать кратчайший путь; например, до семилетнего возраста они не могут представить, как выглядит окружающее их пространство с другого ракурса[54]. Другие исследователи убеждены, что этот процесс более гибкий. Они указывают на то, что многие пятилетние дети уже способны понимать изображения, сделанные с помощью аэрофотосъемки, и строить абстрактные модели своего окружения (например, деревни из конструктора LEGO)[55]. Эта точка зрения предполагает, что дети рождаются не только исследователями, но и географами.
Психологи, изучающие поведение детей в реальном мире, заметили, что десятилетний ребенок понимает об окружающем мире то, чего не может понять семилетний. Например, в 1957 году психолог Теренс Ли сообщал, что шести– и семилетние дети из сельских районов Девона, которые ездили в школу на автобусе, испытывали эмоциональные проблемы и с трудом приспосабливались к коллективу – в отличие от тех, кто ходил пешком. Его теория, недавно подкрепленная новыми доказательствами[56], заключалась в том, что в этом возрасте ребенок не способен встроить поездку на автобусе в свое пространственное представление о мире – внутреннюю картину. Связь между школой и домом исчезает, и в результате дети не могут понять степень своей удаленности от матери[57].
Как бы то ни было, даже последователи Пиаже признают, что возраст – не единственный фактор, определяющий навыки ориентации в пространстве. У тринадцатилетних детей уже имеются все когнитивные средства, необходимые для уверенной навигации, но одни справляются с такими задачами лучше, а другие хуже. К этому времени начинают сказываться подход родителей к воспитанию ребенка, свобода передвижения, когнитивные различия и жизненный опыт, и это влияние не исчезает. Все мы рождаемся исследователями, но не все ими остаемся. В конечном счете мы подавляем свою детскую любознательность, подчиняемся рутине, придерживаемся уже знакомых маршрутов. Недавнее исследование, проведенное канадскими психологами, показало, что 84 % восьмилетних детей ориентируются, исследуя окружающую местность и строя мысленную карту – это так называемая «пространственная» стратегия, которую используют почти все опытные взрослые навигаторы. Есть и альтернатива: более замкнутая, «эгоцентрическая», стратегия. Ее суть проста: запомнить и воспроизвести последовательность поворотов. В двадцатилетнем возрасте только 46 % людей используют пространственный подход, а в шестидесятилетнем – 39 %[58]. Очевидно, все мы начинаем со свободы передвижения, но в конце концов выходим на прямую и узкую дорогу. Жизнь умеет подрезать нам крылья.
Трудно сказать, до какой степени ограниченный участок освоения влияет на способности пространственного восприятия и навыки навигации у детей. С учетом того, как важна для здорового развития ребенка свобода передвижения, этот вклад, вероятно, значителен. И поскольку автомобилей на дорогах все больше, а страх родителей перед незнакомцами – даже необоснованный – трудно искоренить, возникает вопрос: можем ли мы хоть как-то утолить естественную потребность ребенка исследовать мир?
В 2002 году географ Роджер Харт, исследование которого, выполненное в 1970-х годах в Новой Англии, так много рассказало нам о склонности детей к поиску кратчайшего пути, опубликовал советы городским властям Нью-Йорка. Как и многие другие города по всему миру, Нью-Йорк становился все более недружелюбным к детям. Чтобы улучшить ситуацию, городские власти начали строить больше детских площадок. Харт, изучавший взаимоотношения детей с окружающим миром, был решительно не согласен с таким подходом – детские площадки, утверждал он, это замкнутая среда, лишающая детей свободы. «Детские площадки не только не удовлетворяют сложные потребности развития ребенка, – писал он, – но и отгораживают детей от повседневной жизни местной общины, хотя участие в ней является основой развития гражданского общества. Необходимо… не увеличивать количество обособленных детских площадок, а делать городскую среду безопасной и дружелюбной для детей, чтобы они могли свободно играть поблизости от дома»[59].
Возможно, для властей Нью-Йорка это предупреждение было лишним, но в других городах к нему прислушались. Местные сообщества и общественные организации в городах всего мира добиваются временного перекрытия улиц, позволяя детям «играть на свежем воздухе». В Великобритании такие благотворительные общества и агитационные группы, как Play England и Playing Out[60], в сотрудничестве с местными властями организовали регулярное перекрытие более чем пятисот улиц. И детям это очень нравится. Одна девочка так рассказала о своих чувствах исследователям из Бристольского университета: «В такие минуты тебе не нужно думать ни о чем другом, и ты просто счастлив». Другая была довольна тем, что нашла место, «где можно бегать и делать что хочешь и ничего тебе не грозит… не нужно все время оглядываться, смотреть по сторонам…»[61].
Игры на улице полезны не только тем, что развивают пространственное восприятие детей и доставляют им радость. Самый ощутимый эффект таких игр – в том, что дети активны и у них снижается риск ожирения. Да и эффект социализации прекрасно виден – дети, живущие на одной улице, знакомятся друг с другом, что усиливает их желание играть вне дома.
В Финляндии дети идут в школу с семи лет, и большинство детских садов придерживается принципа свободной игры, а это значит, что финские дети в возрасте от четырех до шести лет много времени шлепают по грязи и сами себе придумывают игры (похоже, самая любимая – продажа воображаемого мороженого). Финские педагоги убеждены, что решение задач, социальные навыки, умение сдерживать свои порывы и когнитивная гибкость эффективнее формируются в играх без четких правил и структуры, а дети лучше запоминают материал, если обучение доставляет им радость[62]. За пределами Финляндии аналогичный подход порой применяют нетрадиционные независимые школы, работающие на основе вальдорфско-штайнеровской педагогики или по системе Монтессори. Они поощряют исследование, осознание пространства и самостоятельное обучение, а не заранее установленную поэтапную программу, как остальные. Идея, согласно которой свободная игра помогает детям развиваться, – не просто принятие желаемого за действительное; она подкрепляется результатами. В шестилетнем возрасте многие финские дети еще не умеют читать, но в пятнадцать лет демонстрируют одни из лучших в мире результаты тестов по математике и чтению. Недавнее исследование также показало, что финны занимают первое место по навигационным способностям[63], и скорее всего, это не совпадение.
Многим трудно представить, как может выглядеть детство, где не ограничена свобода передвижения. Не так давно я познакомился с двумя людьми, которые очень хорошо это знают. Виктор Грегг во время Второй мировой войны был пехотинцем на передовой, а в момент написания этих строк ему идет сотый год. Он вырос в лондонском районе Кингс-Кросс и большую часть времени играл на улицах и бродил по городу с друзьями. В своих мемуарах «Паренек с Кингс-Кросс» (King’s Cross Kid)[64] он пишет, что в шесть или семь лет ему ничего не стоило уйти на несколько миль от дома, в Ковент-Гарден или Смитфилд, по поручениям матери. И он рисковал, пробираясь через «враждебные» Хакни или Шордич, чтобы стащить немного рыбки с рынка Биллингсгейт, или шел на запад, в Южный Кенсингтон, побродить по музеям. «Мама делала нам пару сэндвичей с джемом и давала пенни на случай, если назад придется ехать. Но пенни мы тратили в первой же кондитерской, – пишет он. – Дом кишел крысами, и мы, дети, оттуда убегали». Не стоит и говорить, что внуки и правнуки Грегга считают, что им повезло, если им дают самим дойти до конца улицы.
Выходит, Грегг с детства умел ориентироваться и бесстрашно искать путь в незнакомых местах. Это пригодилось ему во время войны, когда его направили в Ливийскую пустыню. Два года он сражался в составе союзных сил с итальянской армией и Африканским корпусом Роммеля, а затем его перевели водителем санитарной машины в Группу дальней разведки – разведывательно-диверсионное подразделение, действовавшее в тылу противника, в пустыне, протянувшейся на несколько тысяч километров от долины Нила до Тунисских гор. Он должен был доставлять раненых бойцов на базу группы, преодолевая двух-трехдневный путь по пустыне на грузовом «шевроле» и ориентируясь по компасу, стопке карт и Полярной звезде. Грегг говорит, что это легче, чем кажется: в пустыне полно полезных ориентиров, если знать, что искать – параллельные дюны, могильные холмы и следы предыдущих путешественников. «Ты знаешь: если поедешь на север – упрешься в Средиземное море, а если на юг – в Большую песчаную пустыню. На востоке – дом, на западе – немецкая армия». Грегг отрицает, что обладает талантом навигатора. Но он прошел лучшую из всех возможных школ: детство со свободой передвижения.
В 1996 году Эду Корнеллу снова позвонил офицер полиции: потерялся очередной ребенок. Корнелл и Хет только что опубликовали результаты исследования о закономерностях странствий маленьких детей, указав максимальное расстояние, скорость движения, вероятное направление и другие переменные, которые можно было использовать для оценки маршрута потерявшегося малыша. Корнелл считал, что теперь шансы найти потерявшихся детей гораздо выше, чем в те времена, когда они с Хетом только начинали исследования. Тем не менее он приготовился к худшему. Того девятилетнего мальчика, после пропажи которого они занялись подобными исследованиями, так и не нашли. Это не давало Корнеллу покоя. Ребенок делал лишь то, для чего рожден: разведывал, исследовал, познавал мир, поэтому его трагическая смерть совершенно не укладывалась в голове.
Но офицер полиции обрадовал ученого. Спасательная команда только что нашла потерявшегося трехлетнего мальчика, использовав данные из публикации Корнелла и Хета, – в самый последний момент, когда ребенок был на грани гибели от переохлаждения. Исследование помогло спасти жизнь мальчика. «Я был поражен, – вспоминает Корнелл. – Это было настоящим потрясением. За всю свою карьеру ученого я не испытывал ничего подобного».
В этой главе мы прочли о том, что дети рождаются со склонностью к исследованиям, и если ее поощрять, то они, став взрослыми, свободно ориентируются в окружающем мире. Теперь мы подробнее рассмотрим работу мозга, чтобы понять, как это происходит: какая нейронная магия помогает нам находить дорогу, запоминать маршруты и формировать чувство места. Недавно нейробиологи открыли ряд специализированных клеток, которые позволяют нашему мозгу строить когнитивные карты окружающего мира. Мы в точности не знаем, как работают эти клетки, но совершенно очевидно, что они заняты очень важным делом: без них мы бы постоянно терялись.
3
Мысленные карты