– Видите ли, Хиггинс, – сказал Барабаш. – Я сейчас был у управляющего. Управляющий в десятый раз заверил меня, что оружие здесь имеется только у вас, у полицейских.

– Очень может быть.

– Значит, в Мейера стрелял кто-нибудь из ваших подчиненных?

– Не думаю, – сказал Хиггинс. – Том был со мной в салуне, а Конрад… Зачем Конраду стрелять в инженера?

– Значит, оружие есть у кого-нибудь еще?

– Я его не видел, мистер Барабаш, этого оружия. Если бы видел – отобрал бы. Потому что оружие запрещено. Но я его не видел.

Бэле вдруг стало все совершенно безразлично.

– Ладно, – вяло сказал он. – В конце концов, следить за законностью – дело ваше, а не мое. Мое дело – информировать МУКС о том, как вы справляетесь со своими обязанностями.

Он повернулся и вышел. Он спустился в лифте на второй этаж и пошел через салун. В салуне никого не было. Вдоль стен мигали желтыми огоньками продавцы-автоматы. «Напиться, что ли? – подумал Бэла. – Нализаться, как свинья, лечь в постель и проспать двое суток. А потом встать и опять нализаться». Он прошел салун и пошел по длинному широкому коридору. Коридор назывался «Бродвеем» и тянулся от салуна до уборных. Здесь тоже висели плакаты, напоминавшие о том, что «интересы компании – твои интересы», висели программы кино на ближайшую декаду, биржевые бюллетени, лотерейные таблицы, висели таблицы бейсбольных и баскетбольных соревнований, проводившихся на Земле, и таблицы соревнований по боксу и по вольной борьбе, проводившихся здесь, на Бамберге. На «Бродвей» выходили двери обоих кинозалов и дверь библиотеки. Спортзал и церковь находились этажом ниже. По вечерам на «Бродвее» было не протолкнуться, и глаза слепили разноцветные огни бессмысленных реклам. Впрочем, не так уж и бессмысленных – они ежевечерне напоминали рабочему, что ждет его на Земле, когда он вернется к родным пенатам с набитым кошельком.

Сейчас на «Бродвее» было пусто и полутемно. Бэла свернул в один из коридоров. Справа и слева потянулись одинаковые двери. Здесь располагались общежития. Из дверей тянуло запахом табака и одеколона. В одной из комнат Бэла увидел лежащего на койке человека и вошел. Лицо лежавшего было облеплено пластырем. Одинокий глаз грустно смотрел в низкий потолок.

– Что с тобой, Джошуа? – спросил Бэла, подходя.

Печальный глаз Джошуа обратился на него.

– Лежу, – сказал Джошуа. – Мне следует быть в шахте, а я лежу. И каждый час теряю уйму денег. Я даже боюсь подсчитать, сколько я теряю.

– Кто тебя побил?

– Почем я знаю? – ответил Джошуа. – Напился вчера так, что ничего не помню. Черт меня дернул… Целый месяц крепился. А теперь вот пропил дневной заработок, лежу и еще буду лежать. – Он снова печально уставился в потолок.

– Да, – сказал Бэла.

«Ну, вот что ты с ним сделаешь! – подумал он. – Убеждать его, что пить вредно, – он и сам это знает. Когда он встанет, то будет сидеть в шахте по четырнадцать часов, чтобы наверстать упущенное. А потом вернется на Землю, и у него будет черный лучевой паралич и никогда не будет детей или будут рождаться уроды».

– Ты знаешь, что работать в шахте больше шести часов опасно? – спросил Бэла.

– Идите вы, – тихо сказал Джошуа. – Не ваше это дело. Не вам работать.

Бэла вздохнул и сказал: