— Микия, — сказала я, и имя округлым камушком скользнуло по моему горлу.
Язык был еще непривычен к речи, и я в отчаянии взглянула на Буджуни, боясь произнести слово неправильно.
— Микия, — повторила я. — Орел.
— Забери его, Птичка, — сказал Буджуни.
Я вновь прижала губы к груди Тираса и прошептала слово, которым нечаянно его прокляла.
— Яиким, — вдохнула я. —
Буджуни схватил меня за руку:
— Птичка! Смотри!
Корни волос Тираса стали черными, как уголь, и эта чернота поползла до самых кончиков, словно по ним растекались чернила. Не прошло и нескольких секунд, как рассыпанные по плечам белые пряди сменили цвет на прямо противоположный. Сломанные крылья, под страшным углом торчавшие у него из спины, задрожали и начали сворачиваться, словно пожираемый огнем пергамент, пока не обратились в сверкающий пепел. Тот на мгновение застыл в воздухе, повторяя очертаниями форму крыльев, а затем рассветный ветер унес и его.
Рука Тираса безвольно лежала на груди, когти были разбиты и покрыты кровью. Внезапно они тоже начали меняться, пока не превратились в обычные пальцы с закругленными ногтями, целые и невредимые.
— Тирас! — прохрипела я, умоляя небо, чтобы он открыл глаза и исцелился.
Но он не пошевелился. Даже не дрогнул. Я забрала слово, но это его не вернуло. Я огладила его грудь дрожащими ладонями, оставив на коже полосы собственной крови. А затем из последних сил сплела заклинание исцеления, обращаясь к своей матери, которая так меня любила, к Создателю Слов, который наделил меня этим даром, и самому Тирасу, чья душа уже была вне моей досягаемости.
— Птичка… — беспомощно пробормотал Буджуни. — Наверное, уже слишком поздно.
— Не улетай, мой король. Не улетай, — продолжала молить я, вжимая через ладони жизнь в его небьющееся сердце.
Буджуни поднялся на ноги и заспешил прочь — в поисках лекаря, а может быть, покрывала. Я не знала. Я сидела с закрытыми глазами, руки онемели, губы продолжали шептать бесполезную молитву.
Внезапно чьи-то сильные руки оторвали меня от земли, обняли, словно давно потерянного ребенка, чем ненадолго выпутали из беспросветного кокона отчаяния. Я вскинула взгляд. Кель. Его усталое лицо было искажено горем, а голубые глаза не имели ничего общего с черными озерами, в которые я так жаждала снова окунуться. Я повернула затуманенную голову Тирас по-прежнему лежал на камнях. Небеса его не отдали.