10. Страх

Нат не любил прыжки сквозь Глубину.

Первый свой глубинный прыжок он пережил в возрасте десяти лазурных лет, на флагманском корабле рода Гатларков, старом средневековом крейсере с романтическим названием «Память крови». «Память» функционировала лишь на сорок с небольшим процентов – якобы она участвовала еще в Машинной войне – и напоминала медленно движущееся в космическом пространстве кладбище в обертке из устаревшего оборудования, которое либо не работало, либо его уже невозможно было запустить. Тяжелый корабль, однако, выглядел внушительно и по-своему красиво, созданный настоящими мастерами своего дела имперской эпохи, что было заметно уже по его интерьеру, полному старомодных украшений, напоминавших скорее покрытую жуткими гравировками адскую машину, чем интерфейсы, нейроконнекторы и прочие бортовые механизмы более современных кораблей.

Обслуживание столь крупного корабля поглощало немалую часть планетного бюджета, но герцог Ибессен – так же, как его отец и дед, – утверждал, что «Память крови» добавляет престижа герцогству и является славным напоминанием о тех временах, когда с родом Гатларков еще считались в политических играх Старой Империи. Натрий считал заявления отца полной бессмыслицей, тем более что даже Альянс не реквизировал крейсер, сочтя его слишком старым, никуда не годным и создающим лишние расходы. Естественно, подобные мысли пришли ему в голову значительно позже, а не в тот день, когда Властитель Систем впервые привел худого бледного десятилетнего мальчишку на просторные, сверкающие серебристой пылью палубы крейсера.

– Как видишь, сынок, стазис-консоли расположены не в стазис-навигаторской, – объяснял сыну герцог, прохаживаясь по полупустым палубам. Голос его был полон доброжелательности – в то время психофизия Ната ничем не подтверждалась, не считая нескольких сомнительных эпизодов. – В прошлом команде перед глубинным прыжком лишь сообщалось об ожидаемом времени, когда он произойдет, после чего она механически вводила себе максимальную дозу стазиса.

– Механически?

– Обычным дозатором. Так назывались эти кресла и примитивные консоли, к которым можно было подключиться.

– А кто их будил?

– На крейсерах, таких, как этот, работали стазисты – врачи Научного клана, специализировавшиеся на пробуждении команды и ответственные за контроль над подачей и дозировкой «белой плесени». Это называется «жесткий стазис» и иногда применяется до сих пор, если на корабле слишком мало стазис-консолей, соединенных с искином, или нет времени ими воспользоваться. Люди, подвергшиеся такого рода стазису, могут пребывать в нем практически бесконечно, если их не разбудить, чем и занимались стазисты. Вместе с капитаном, главным пилотом и астролокатором они подключались к искину корабля, который будил их первыми. Подобная относительно продуктивная система закрепилась во время Машинной войны.

– А разве еще не во время Ксеновойны? – спросил Натрий.

– На этот счет ничего не известно. Мы даже не знаем, существовали ли вообще легендарные разумные Иные, а уж тем более, велись ли с ними войны, – герцог, довольный вопросом, взъерошил волосы любознательного сына. – Так или иначе, система получила распространение во время войны, – продолжил он. – Естественно, главным вопросом было время. Корабль с непробудившейся командой мог обороняться от атаки с помощью кастрированного искина, но лишь человеческая интуиция и непредсказуемость были в состоянии дать отпор могуществу Машин.

Оглядываясь назад, Натрий прекрасно понимал, что это был его последний нормальный разговор с отцом. Герцог Ибессен Сектам Гатларк еще пол-лазурных часа читал лекцию об историческом значении рода Гатларков, ключевых сражениях с когда-то столь же великим и значащим Исемином, внутрисистемной политике и планах, главное место в которых должен был занять его первенец. Нат сиял от счастья. Отец, правда, жаловался, что его отпрыск чересчур худ и бледен, но и это он собирался в ближайшее время исправить. Натрию, как законному сыну герцога и его наследнику, предстояло вскоре пройти базовую военную подготовку в Планетарной академии.

Так они дошли до мостика. Нат помнил, как отец показал ему зеленое потертое кресло, которое в случае необходимости можно было привести в лежачее положение. Сиденье было подключено к сложному механизму подачи «белой плесени». От кожаного покрытия кресла воняло каким-то давно вымершим животным, а когда к предназначенным для инъекции отверстиям его персоналя подсоединили прозрачные трубки, Натрий внезапно побледнел и начал задыхаться, чувствуя, что сейчас умрет.

Каким-то образом он понял, что введение стазиса равнозначно смерти и что через секунду ему введут яд, вызывающий состояние, по сравнению с которым средневековый анабиоз на первых космоплавах выглядел блаженным сном. Мозг его перестанет функционировать, как и все тело, и он соскользнет в объятия того, что лишь благодаря последующему воскрешению не называли смертью.

Нат дернулся, пытаясь вырвать трубки. По ним уже текла «белая плесень» – он отчетливо видел каждый миллиметр, который предстояло преодолеть жидкости, чтобы попасть в его организм. Он закричал от ужаса и, словно в каком-то кошмарном сне, увидел полное разочарования, скривившееся в недовольной гримасе лицо отца, а также помощников, которые удерживали мальчика силой, пока не будет полностью введен наркотик.

А потом пришла смерть.

Это была пустота, залитая белизной – яркой, но не ослепительной. Белизна что-то ему шептала – он был уверен, что слышит голоса. Кто-то подробно описывал его нынешнее положение и очерчивал связанные с его личностью планы, воспринимая его с полнейшим безразличием, словно интересный экземпляр насекомого. Кто? Этого он не знал, но чувствовал его присутствие, гнетущее и душное. Затем, по прошествии вечности или доли секунды, по его телу пробежало нечто вроде судороги, пароксизм, возвращавшийся к нему впоследствии в леденящих кошмарах. Это было воскрешение – и Нат открыл глаза, с трудом хватая ртом воздух.