Крыть было нечем и окруженные недовольно заворчали. Впрочем, их намерения читались по численности — для того, чтобы идти на Низ, бесермен потрошить, их маловато. Значит, рассчитывали на добычу здесь, в русских водах.
Двое ратников прикрывали меня щитами, а я наблюдал всю замятню, не влезая в переговоры. Вон тот, постарше на которого оглядываются — вожак, Флинт местного разлива. А чуть посторонь бешеного вида кряжистый мужик — не иначе Сильвер, даром что при обоих ногах. Мы идем на Кюрасао, блин.
Неизвестно сколько продолжались бы препирательства, но тут наш пелотон наконец-то стукнулся в берег. Толчок вывел всю композицию из равновесия, «Сильвер» с ревом ломанулся вперед, занося над головой топор, но… звонко щелкнули тетивы и целых три стрелы остановили его полет. Рванувшиеся было за ним тоже получили свое, но большинство не стронулось с места, повинуясь надсадным крикам «Флинта».
— Сдавайся!!! — снова потребовал Патрикеев.
— Считаю до трех, — вылез я. — Кто на счет три будет держать оружие — умрет.
Второй ряд ратников снова натянул луки, опустив стрелы так, чтобы они смотрели прямо в лица ушкуйникам.
— Что с нами будет? — угрюмо спросил «Флинт».
— К Ярославскому князю свезем, тут его княжество, как он решит.
Лица пиратов разгладились — видимо, не успели еще в здешних водах напакостить.
— Будь по вашему, — кинул саблю предводитель.
Пестрому, даром что рубился с первого напуска, только бровь рассадили, но кровищи натекло знатно. Залепили его мазью — черт знает, что за мазь, с медициной тут полный швах — замотали тряпицей, уложили на овчины, тулупом прикрыли. Раненых перевязали, убитых пятерых наших да восемь вятских сложили рядком, а вечером, когда к берегу пристали, вырыли могилку да крест срубили, Никула отходную прочитал.
Пока хоронили, кашевары спроворили ужин. После еды разлеглись у костров, но захваченное оружие сгрузили на один из насадов, под охрану, а вятских повязали и тоже стражу приставили, чтоб даже мыслей лишних не возникало. Только Флинта не вязали, а устроили у нашего костра.
Поначалу он все больше помалкивал, нас слушал, а потом понемногу встревать стал. Особенно когда Никула мне про недавнюю историю рассказывал — я никогда не упускал случая информации набраться, что из книг, что вот из таких посиделок. Вышата Андреич Ахмылов, Флинт наш, оказался из хорошей, но захиревшей новгородской семьи, прадед его аж посадником служил, дед у архиепископа, отец уже считался сыном боярским у владыки, а сам Вышата докатился до Хлынова-Вятки, где таких молодцов-удальцов принимали с распростертыми объятиями.
Там же целая разбойная республика выросла, ни дать, ни взять вятское казачество — сами себе начальники, всех вокруг потрошили, набегами чуть ли не до Каспия доставали, на пике могли выставить от пяти до десяти тысяч судовой рати. И вот эта сила давно союзничала с Юрием. Мы только переглядывались с воеводами — оторвать бы вятских от галицких, сразу бы расклады поменялись. Но пока не в наших силах.
— А скажи, Вышата, с чего вы на Волге безобразить решили?
— Мы повольники, где хотим, там и ходим, — буркнул пленник.
— Ну да, ну да, — повернулся я на пузо. — Вы по Волге, мы по Двине, Тверь против Москвы, Новгород против Твери, вот и бьют русских поодиночке то литва, то татарва.
Что Ставка, что ушкуйник уставились на меня с некоторым недоумением — тут по сей день делятся не на «русских» и «нерусских», а на московских, галицких, ярославских, рязанских и так далее.
— Москва больше всех заела, — запальчиво возразил Вышата, вызвав недовольное ворчание моего окружения.
— Конечно, — согласился я, — но без сильной Москвы Куликову полю не бысть. Вот представь — живем мы заедино, как при Владимире Святом, неужто татар не побьем и от выхода не откажемся?