Она вновь почувствовала тревогу, когда, похлопав по карманам, не обнаружила путеводитель и поняла, что, должно быть, обронила его на том взрытом поле боя, которое осталось после промчавшихся мулов. Но, в конце концов, толку от книжки чуть, подумала Шарлотта, и, убедив себя, что сама знает, в каком направлении идти, отправилась в Урбино.
Новая тропа, по которой она шагала уже минут двадцать, видимо, была когда-то, а может, и сейчас есть по весне, руслом ручья, потому что ноги постоянно вязли в мягкой почве, и она едва не потеряла башмак в грязи. Было очень жарко, но она не могла снять куртку и нести её в руках — при спуске руки должны быть свободны. Она то и дело поскальзывалась, и, чтобы не полететь вниз, приходилось хвататься за колючие плети ежевики. Наконец, забредя в глухие заросли крапивы, Шарлотта вынуждена была признаться себе, что безнадёжно заблудилась. В лесу совсем стемнело. Ни птичьего зова, ни дыхания ветерка. Если бы не новый гулкий удар колокола, положение было бы ещё отчаяннее. Но где звонит колокол, там должны быть и люди. Подняв голову, она внимательно прислушалась к колоколу и пошла на звук, продираясь сквозь ветви и густой подлесок. Когда она наконец вышла на тропу в поредевшем лесу, спускавшуюся вниз с крутого холма, она сильно хромала — на ногу, ушибленную жердиной, которая упала со спины мула, было больно ступать. Разросшиеся виноградники повторяли очертания холма, видно было, что за ними давно нет присмотра. Резные листья нестиранным бельём болтались на проволоках растяжек, таких же запущенных, как покрывшиеся мхом камни террас, что опоясывали склон. К счастью, полумилей ниже, в долине, виднелась небольшая деревушка с колокольней (уж не те ли самые «Руины Средневекового Селения Сан-Рокко»?), чей колокол она и слышала.
К деревушке вела ухабистая дорога, она отчётливо видела её, но тропинки, которые, как показалось ей вначале, соединяются с ней, или снова поднимались вверх, или заканчивались у крутых стен и переплетений колючей проволоки. Наконец Шарлотта вроде бы отыскала безопасный проход и уверенно двинулась вперёд. И в этот миг из-за стены поднялся волк.
Шарлотта застыла на месте. Она сдавленно вскрикнула, зверь прянул ушами и с низким рычанием опустил узкую морду. Все старые страхи ожили в Шарлотте. Действительно ли это волк? Или, может, бродячая собака? Но если собака, почему она не лает? Зверь был страшно тощим, с ввалившимися боками и торчащими рёбрами, шерсть тусклая, свалявшаяся, местами облезлая до шкуры, покрытой струпьями. Может, он болен? В нём чувствовалось какое-то неутихающее внутреннее беспокойство, уж не бешеный ли?.. К тому же волки живут стаей, почему же этот один? Или не один? Шарлотта метнула взгляд через плечо. Когда она снова посмотрела на волка, он был ближе на несколько шагов. Теперь их разделяло не больше десяти метров, и с этого расстояния она разглядела свежие раны на его костистом плече и рёбрах.
Зверь сделал ещё два шага и опустил плечи. Разинул пасть и защёлкнул. Шарлотта хотела закричать, но голос не повиновался ей. Она видела, как мускулистые лапы подобрались, готовые распрямиться в прыжке. Три скачка — и он обрушится на неё. Медленно, стараясь не оступиться, Шарлотта попятилась обратно вверх по склону холма.
И так же, шаг за шагом, волк следовал за ней. Каждый раз, как Шарлотта останавливалась, он снова опускал морду и в его глотке перекатывалось глухое рычание. Она сообразила, что волк гонит её назад к опушке леса. Она вспомнила старые фильмы, виденные по телевизору: как волк гнал оленя к месту, где его поджидала вся стая. Деревушка с её спасительным колоколом снова скрылась, заслонённая выгибом холма. Они почти достигли опушки, преследователь и жертва, а если они войдут в лес… И только она подумала, что случится потом, неловко ступила на больную ногу и…
ЧУДО № 8
АД
Шарлотта закрыла глаза и приготовилась к худшему, ко вдруг увидела, что стоит на широкой твёрдой дороге, не мощёной, но хоженой. Произошло чудо: волк в последний миг остановился в нерешительности, отступил назад, и она с изумлением увидела, как тощий драный зверь повернулся кругом и исчез.
Ещё несколько мгновений Шарлотта не могла пошевелиться. Только когда ноги перестали дрожать и сердце успокоилось, она двинулась вниз по дороге. Видел бы Джеффри её сейчас! При этой мысли она с трудом раздвинула губы в слабой улыбке, убеждённая, что её начальник в лондонской галерее, где она работала, считает её человеком не от мира сего, не способной никуда найти дорогу, кроме разве что музейного туалета. Это он позвонил вскоре после её приезда в Италию и настоятельно советовал — для её же пользы принять участие в съёмках этой англо-американской телепрограммы. «Понимаешь, сериал будет показываться по всему миру», — сказал он, упирая на важность привлечения потенциальных спонсоров, международной известности и т. д. и т. п.
Два дня назад, когда она пожаловалась, что историческая точность её сценария кладётся на алтарь «яркой» личности ведущей, в ответ он выразил надежду, что она почаще будет упоминать о галерее «прямо перед камерой». Шарлотта попыталась объяснить, что этот телесериал, которому он оказывает содействие, не имеет ничего общего с новым взглядом на эпоху Возрождения, как продюсер убеждал в том Джеффри.
— Это же кабельное телевидение, а у них всё поверхностно. Больше похоже на… поп-группу, играющую Баха.
— Кавер-версия? — Джеффри был приятно удивлён. — Пожалуй, это может быть интересно. Мы всё время ищем новые рынки…
— Ведущая — совсем девчонка, Джеффри! Ни бельмеса не смыслит в истории искусства… Она… она даже не в состоянии правильно произнести имя художника!
Шарлотта не могла себе представить, как девушку взяли на такую работу. Внешность, предположила она. Сексапильность.
— Этот сериал превращает Ренессанс в броский лозунг, Джеффри, в ещё один… ещё один модный логотип, не более!
Шарлотта никогда не умела отстаивать то, что ей было дорого. От волнения она часто начинала заикаться, если вообще не замолкала.
— Оставь ты этот свой снобизм, Шарлотта. Ничего нет дурного в привлечении молодёжной аудитории! — И это говорил Джеффри, завзятый бюрократ. — Ты знаешь, что мы все силы прилагаем, чтобы расширить круг наших посетителей. Если считаешь, что нам нужны перемены, Шарлотта, выскажи своё мнение! Не робей!
У неё не хватало смелости откровенно сказать, что она думает о переменах, уже произведённых. Как он это воспримет? «По существу, Джеффри, я занимаюсь только тем, что пишу свои замечания режиссёру на полях сценария, которые потом он и ведущая опять вычёркивают». Первоначально Шарлотту внесли в список «говорящих голов», у которых Донна, ведущая, не видевшая разницы между Рафаэлем и Луи Рено, должна была брать интервью, но, когда она оказывалась перед камерой, её застенчивость выглядела как высокомерие и никак не удавалось избавиться от холодной английской сдержанности, так что её участие постепенно свелось к роли консультанта.
Сдержанность, вечная её проблема. Вот их красотка ведущая этим не страдает, о нет! Труднее всего бывало, когда её приглашали на ланч. Донна, та просто рта не закрывала, болтала и болтала, ничуть не заботясь о том, что говорит самые банальные вещи. Шарлотте редко доводилось встречать человека, способного говорить так много и сказать так мало. Ничто и никто не могло остановить этот поток — ни камера, ни легион восторженных экспертов-историков и прочей более мелкой итальянской аристократии (все поголовно мужчины). Кроме одного: любого изменения, внесённого Шарлоттой в сценарий.