Граф вновь появился, в его руке был портфель.

— Очень деловой вид, Дадо, — сказала жена. — Непременно произведёшь впечатление на свиноводов, которые ждут внизу. Кстати, брат говорит, что в отношении двоих из них ведётся следствие, которое возбудили эти бесстрашные «Чистые руки»[18] в Милане. Нас это должно беспокоить? Они по меньшей мере подозреваются в даче взяток за получение господрядов.

— Карло де Бенедетти, владельца двух крупнейших газет, тоже обвиняли во взятках, но это не помешало продаже «Репубблики» и «Эспрессо». Если продолжат возбуждать иск против каждого итальянца, виновного в мелком взяточничестве, чем они занимаются уже почти два года, суды не разгребут всех дел до второго пришествия.

— Полагаю, ты рассчитываешь на своего друга Карло Сегвиту…

— Он мне не друг! — оборвал её граф. — Желательно, чтобы твои братья обращались к любому другому лондонскому банкиру, только не к нему.

— Продолжаешь настаивать, но в таком случае, дорогой, почему ты пригласил Сегвиту пожить в этих апартаментах на прошлой неделе? Почему ты…

— Я его не приглашал. Он попросил. Даже потребовал. Он приезжал по нашим делам, не забывай. И потом… он не тот человек, которого мне нравится оскорблять.

— По делам? Охота на волков или кабанов или ещё какая причуда? Не хочешь рассказать об этом Сегвите что-нибудь, о чем ты умалчиваешь, Дадо?

— Не о чем рассказывать, — отмахнулся граф.

— Несмотря на его костюмы с Сэвил-роу, он производит впечатление ряженого мафиозо. Я тоже хочу, чтобы мои братья выбрали другого…

— Отложим обсуждение этих деталей на другое время, дорогая.

— Я уже несколько месяцев пытаюсь обсудить с тобой эти, как ты выражаешься, детали.

Сверкнувший в этот момент блик света от зеркала позади Донны должен был привлечь внимание графини, и Донна не ошиблась. Графиня наконец посмотрела наверх. Донна ждала, когда немолодая дама заметит её. Она увидела, как гладкое лицо графини напряглось и на нём появилось выражение крайней усталости; тогда она выдавила из себя улыбку, решительно подняла руку и разжала пальцы.

Яркие, как конфетти, банкноты графа полетели, кружась, вниз. Граф следил за ними, с напряжением поднимая голову, будто шея требовала смазки, морщины на его лице стали отчётливее, словно в них собралась пыль.

— Ты собираешься оставить свою юную посетительницу так, в голом виде? — бросила его жена. — Или вы договаривались иначе?

Граф тяжело опустил голову на плечо жены. Он выглядел неожиданно постаревшим, как древняя хрупкая фарфоровая статуэтка, которой нужна подпорка.

— Иначе, — ответил он, взял жену под руку, и они пошли через холл к дверям.

Донна почувствовала, что грудь её стиснуло как тисками. Было больно дышать. Она повернулась и увидела себя в зеркало — посмешище; будто прежняя толстая девчонка, последняя, кого зовут в команду, последняя, кого приглашают танцевать. Забрав одежду из спальни, она прокралась вниз по мраморной лестнице в гостиную за своими центурионскими сандалиями, которые оставили такую брешь в её первом чеке.

Статуэтка стояла там, где граф оставил её, — на столе рядом с бутылкой вина. Может, приближалась гроза и оттого в голове у неё рос горячий пульсирующий грохот — вызов, исходящий от этой маленькой, цвета земли, женщины с её длинными узкими ступнями и таинственно улыбающимся ртом. Опустившись на корточки, чтобы внимательнее рассмотреть статуэтку, Донна заметила, как тяжёлые ягодицы фигурки отражаются в бутылке (ещё наполовину полной, самой последней бутылке из виноградников его бабушки), и, бросив сандалии, приложила ладонь к зелёному стеклу, закрыв это напоминание о своём двойном унижении наверху.

Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, она тихонько толкнула бутылку. Та покачалась, вперёд-назад, вперёд-назад, и медленно, медленно, медленно упала на пол; по старинному кафелю разлетелись осколки, потекло красное вино.