В комнате 211 за тяжелым дубовым столом сидел суперинтендант Дэвид Уайт. На одной стороне стола в рамках находились фотографии его внуков, на другой — покрытый гравировкой сигарный ящик и серебряный кубок в виде постамента с овальным мячом для игры в регби. Эту награду суперинтендант получил за бессменное руководство полицейской командой регбистов, занимавшей первое место по городу на протяжении последних пяти сезонов.

В центре комнаты с потолка свешивался изготовленный в колониальном стиле старинный вентилятор, чьи лопасти лениво вращались.

Суперинтендант Уайт был не только старшим офицером подразделения, но наставником и старым другом Мэнна. Он пользовался в полиции большим уважением и, единственный из всех офицеров некитайского происхождения, свободно говорил на кантонском диалекте. Впрочем, в общении с Мэнном ему не приходилось прибегать к знанию китайского. Мэнн, родившийся от китайского отца и матери-англичанки и получивший образование в Англии, свободно говорил на обоих языках.

Дэвид Уайт готовился выйти в отставку. Он посвятил всю свою жизнь борьбе с преступностью в этой британской колонии, но когда власть в ней перешла к китайцам, его начали ненавязчиво спроваживать на пенсию. Суперинтендант сам знал, что его время кончилось, настала пора уходить, и горевал по добрым старым временам. Он приехал в колонию в середине шестидесятых, когда полиция Гонконга считалась одной из самых коррумпированных в мире. В результате чистки, последовавшей в семидесятые, он лишился многих старых друзей. Как выяснилось, эти люди не только получали от триады деньги, но и работали в связке с ее представителями, чтобы не допустить разгула преступности, и такой подход считался в те годы чуть ли не нормой. Некоторые офицеры признали свою вину и отбыли назначенные судом сроки в тюрьме. Другие, прихватив заработанные неправедными трудами деньги, бежали из страны. Но Дэвид Уайт остался и помог гонконгской полиции стать со временем одной из самых эффективных в мире. По идее он должен был гордиться своими достижениями, но это у него как-то не очень получалось.

— ДНК?

Суперинтендант не стал ждать, когда Мэнн усядется, и сразу приступил к делу. Перед ним на столе россыпью лежали фотографии, сделанные во время аутопсии.

— Никаких шансов, Дэвид. Мусорные ящики — это место, где процесс гниения и разложения происходит с повышенной скоростью. Два дня там — все равно что семь на улице.

— Заявления по поводу исчезновения иностранцев?

— Пятьдесят за прошлый год. И это только известные нам случаи. Заявления поданы лишь в отношении лиц, у которых нашлись друзья или близкие, озаботившиеся составить их. Кроме того, мы не имеем ни малейшего понятия, за представителями какой расы или нации охотится этот субъект. Возможно, его также интересуют черные, азиаты, представители смешанных рас… И еще одно. Мне представляется, Дэвид, что исследовать материалы за прошлый год недостаточно. Так, обнаруженная нами голова, на мой взгляд, пролежала в морозильнике гораздо дольше.

— Вот дьявольщина! — Уайт с силой провел руками по своей лысой голове. Этот жест свидетельствовал, что он находится в состоянии стресса. — Гонконг может гордиться этим парнем! Как говорится, только этого нам еще и не хватало! — простонал суперинтендант. — Так что готовься, Мэнн. Начальство будет следить за нами в оба. В этой связи можешь сказать «до свидания» привычной жизни, пока мы не раскроем это дело. В обозримом будущем твоим домом станет это здание.

Суперинтендант поднялся с места, подошел к окну и приоткрыл жалюзи. Утренний туман уходил, уступая место дождевым тучам. — Что же касается позитивной стороны происходящего… — Старый полицейский опустил жалюзи и повернулся к Мэнну: — По крайней мере ты вернулся в штаб-квартиру.

Инспектор ухмыльнулся и посмотрел на старого друга.

— Десять месяцев, Дэвид! Мне казалось, прошла целая вечность. — Он облегченно покачал головой. — Признаться, я уже начал подумывать, что останусь навечно в Ша-Тине. Можно сказать, мне повезло, что там нашли трупы. Вы не можете себе представить, какое это счастье вернуться сюда.

— Почему же? Могу.

— До сих пор не понимаю, почему меня перевели. Ведь я к тому времени проработал в бюро всего восемнадцать месяцев, а рассчитывал пробыть там как минимум три года. Кроме того, я, как мне казалось, неплохо работал и хорошо себя зарекомендовал…

— Вот именно. Ты действительно неплохо там поработал, и в этом все дело. Есть люди, Мэнн, и не только в бюро, которые очень хотели бы, чтобы ты испарился, скрылся с глаз долой. А все потому, что ты, борясь с триадой, не знаешь, когда остановиться или дать послабление. В частности, мог бы демонстрировать чуть больше уважения к мертвым. Возможно, ты уже вырос, Мэнн, но в некоторых вопросах продолжаешь оставаться до смешного наивным и прямолинейным. И тебе еще много чего предстоит узнать. Иногда мне даже казалось, что ты прямо-таки напрашивался на неприятности.

Суперинтендант сделал паузу и пристально посмотрел на Мэнна, ожидая его реакции. Поняв, что таковой не последует, отвел глаза и откинулся на спинку стула.

— Я просто делал свою работу, Дэвид. С каких это пор выполнение долга считается преступлением?

Уайт покачал головой и вздохнул.

— Да, ты делал свою работу. И кое-что сверх того. Уж кто-кто, а я тебя знаю. Поскольку знаком с тобой, можно сказать, полжизни. Я и отца твоего знал, когда мы оба были совсем зелеными юнцами. Мы познакомились, когда я, так сказать, сошел с корабля на этот берег, а он только еще начинал свой бизнес. Я гордился знакомством с ним, тем, что мог называть его своим другом. И мне очень пришлось по сердцу, что ты, когда он умер, выразил желание поступить в полицию. И ты не раз уже доказал, что выбрал эту работу не зря. Я знаю всего несколько полицейских, обладающих такими, как у тебя, чутьем и интуицией, которые, впрочем, не пренебрегают собственной безопасностью, как это делаешь ты. О, я отлично знаю, как ты думаешь. Недаром, будучи тренером, столько лет наблюдал за тобой на крикетном поле. Или на поле для регби. Я гордился тем, что у меня такой игрок. Лучший, по заверениям знатоков, в команде полиции города. Ты всегда был настоящим спортсменом и отдавал все силы для достижения победы — и даже немного сверх того. Терпеть не мог проигрывать и, что интересно, перенес принцип неприятия поражения в свою реальную жизнь. Более того, этот принцип стал определяющим в твоем существовании. Однако дух честного соперничества и неуемное стремление к победе хороши именно в спорте. В действительности же между победой и поражением, правдой и неправдой, черным и белым существует неопределенная область, где царствует серый цвет, который ты упорно не желаешь замечать. Между тем в реальной жизни он доминирует. Твой отец был такой же сильный, прямой и честный человек. Но именно неспособность замечать серое и привела его к смерти.