Нет, старуха не выглядела как монстр из фильма ужасов – ни белых глаз у нее не было, ни запекшейся крови в волосах. И клейкая слюна не свисала мутноватой струйкой из уголка ее серой скукоженной губы. Но все-таки Парфенов смотрел на нее и сразу понимал – нежить. Наверное, дело во взгляде – он был пустым, как у мертвой рыбины. И зрачки узкие и неподвижные, несмотря на полумрак.

Он лежал ни жив ни мертв от страха, старуха же просто стояла над ним, будто бы рассматривала. А потом вдруг резко зазвонил будильник, Парфенова подбросило на кровати, он энергично потер кулаками глаза и выяснил, что никакого полумрака и тем более мертвой старухи вокруг нет, уже давно утро, из кухни пахнет блинами, жена напевает какую-то попсу.

Сердце его колотилось, он залпом выпил три стакана воды, поел блинов и успокоился. К полудню наваждение развеялось.

– Все это глупости, – сказал Парфенов жене. – Если хочешь, переедем в отель на пару недель. Наймем бригаду рабочих, и они тут все поменяют. Квартира будет как новенькая.

– Не знаю… – вздохнула та. – Жалко как-то… Я уже привыкла… Сундук… И пианино.

– Тогда прекрати надо мной издеваться, мне вставать в семь! – рявкнул Парфенов, отворачиваясь к стене.

Парфеновой же не спалось. В ее ушах звучала не существовавшая в реальности музыка, тихая и прекрасная. Как будто кто-то играл на пианино. Она энергично потерла ладонями уши, потом села на кровати, потом встала и подошла к окну, посмотрела вниз, на пустой и темный двор. Музыка никуда не делась, продолжала звучать в ее голове.

«Не буду читать на ночь, мозг не успевает переключиться на сон и выкидывает коленца», – решила она.

Почему-то ей захотелось пойти в другую комнату и посмотреть на пианино. Из коридора веяло холодом, наверное, Парфенов-муж опять забыл закрыть балконную дверь. Парфенова шла на цыпочках, затаив дыхание, словно боялась – то ли кому-то помешать, то ли обозначить свое присутствие. Она чувствовала себя одновременно героиней фильма ужасов и впечатлительной идиоткой.

Парфенов-муж видел приятный сон, что-то о пляже, теплом море и белых кораблях, когда вдруг истошный животный крик ворвался в его голову, как скифский завоеватель. Парфенов подпрыгнул в кровати и чуть собственное сердце от страха не вытошнил. Жены рядом не было. Он вскочил, бросился в гостиную. Парфенова сидела на полу, лицо ее было бледным, а губы дрожали.

– Какого хрена… – начал было он, но жена трясущейся рукой показала на старое пианино.

– Под ним кровь, кровь! Я на ней поскользнулась… Целая лужа крови, огромная лужа… У меня все тапочки в крови.

В тот момент она выглядела умалишенной. Парфенов включил свет. Разумеется, никакой крови на полу не было. Он подошел к жене и отвесил ей хлесткую пощечину – где-то читал, что так надо успокаивать истериков. Та замолчала и перестала трястись. Посмотрела на него пустым взглядом и тихо сказала:

– Я знаю, ты думаешь, что я сошла с ума… Но она была. Клянусь тебе, была кровь.

– Тебе просто приснилось… Идем в постель.

Парфенову было так трудно на нее не злиться, но он справился. Даже изобразил участие. Приобнял за плечи, помог встать, повел в спальню.

Парфенова повисла на его руке, носом уткнулась в плечо, шла на ощупь. «Дура-баба», – мрачно думал он.

На пороге спальни Парфенов остановился. Знакомое чувство ужаса ледяной пятерней сжало его сердце. Он чудом удержал в горле рвущийся наружу вопль. Понимал, что если закричит, то жена впрямь сойдет с ума и уже не оправится.

В кровати кто-то был.

Кто-то лежал в их кровати, свернувшись калачиком и отвернувшись к стене.