– Хотите вкусного чаю вместо мясного бульона?
Но чай в чашке уже остыл и был совсем невкусным: при дороговизне военного времени нашим поварам приходилось давать пациентам не чай, а жиденькие опивки.
Айта Нунен нагнулась ко мне и доверительно сообщила возбужденным шепотом:
– Начальник уехал на заработки.
– Неужели?
Видимо, она имела в виду мистера Нунена, предположила я. Хотя странно называть начальником мужчину, который бродил с шарманкой по улицам, чтобы хоть как-то содержать больную жену и семерых детишек. Бредовое состояние приносило ей даже какое-то облегчение, думала я, ведь можно было болтать все, что взбредет в голову!
Делия Гарретт перегнулась через край кровати, чтобы поправить сползшую тарелку Айты Нунен.
– Почему
– Вам нельзя ни жирного, ни соленого из-за высокого давления, понимаете?
Она только фыркнула.
Я прижалась к койке Айты Нунен – между ее кроватью и соседней даже не было места, чтобы поставить стул, – и порезала одну из двух сосисок на мелкие кусочки. Что бы сказала сестра Финниган, увидев, как я злостно нарушаю заведенные ею правила? Сейчас она суетилась наверху, принимая новорожденных, и не могла мне дать совет по поводу тех тысяч мелочей, которые мне хотелось знать, но о которых я никогда у нее не спрашивала.
– Смотрите: это чудная яичница-болтунья, – солгала я.
И поддев вилкой желтоватую массу, явно приготовленную из яичного порошка, поднесла к губам Айты Нунен.
Та открыла рот. Когда же поняла, что я пытаюсь вложить вилку ей в руку, она повиновалась и, шумно хрипя, принялась жевать, делая паузы, чтобы перевести дыхание.
Мой взгляд невольно сместился на пустую кровать в центре. Над ней из стены торчал одинокий гвоздь, на котором, я помнила, раньше висела медицинская карта Эйлин Дивайн. Я встала и пальцами выдернула гвоздь. Потом вытянула за цепочку часы из кармашка и взвесила на ладони теплый металлический диск. Отвернувшись от пациенток, чтобы те не видели, чем я занята, я острием гвоздя кривовато нацарапала на сверкающей крышке часов, рядом с другими пометками, похожую на полную луну окружность – в память о покойной Эйлин Дивайн.
Это вошло в привычку после того, как умерла моя первая пациентка. Помню себя тогда – с красными от бессонницы глазами, двадцати одного года, – мне хотелось каким-то образом, для себя, отметить это событие, после чего продолжать работу. Судьба любого новорожденного всегда была неопределенной, но мы в больнице гордились тем, что смертность рожениц у нас оставалась низкой, потому крошечных лун на обороте моих часов было немного. Большинство появилось прошлой осенью.
Я вставила гвоздь обратно. Требовалось вернуться к работе. В каждом отделении наступал момент покоя между периодами общей суеты, и медсестры ухитрялись воспользоваться этой редкой возможностью восстановить силы. Я положила мешок с резиновыми перчатками и щеточками для ногтей в кастрюлю с водой и поставила на огонь. Покуда они кипятились, подошла к противоположной стене и исследовала содержимое полупустого буфета, изображая из себя опытную специалистку, пусть и не чувствуя себя ею. Все эти годы от меня требовалось одно: не рассуждать и подчиняться указаниям старшей медсестры по отделению, поэтому сегодня мне было так странно сознавать, что рядом нет никого, кто отдавал бы мне указания. Это странное ощущение свободы приводило меня в восторг, но и немного пугало.
Я села за рабочий стол заполнять листки назначений. С начала войны никто заранее не знал, каких медикаментов не будет хватать, поэтому оставалось только вежливо просить отдел снабжения. Я не стала заказывать ватные тампоны и палочки, потому что они все равно пропали –
Закончив заполнять листки, я вспомнила, что отнести их в отдел снабжения некому, а покидать палату мне не позволено. Я мысленно посетовала и сунула бумажки в нагрудный кармашек.
Айта Нунен с прилипшим к подбородку ошметком яичной массы лежала, уставившись в стену. Порезанная сосиска на ее тарелке так и осталась нетронутой, но зато целая исчезла. Может быть, это Делия Гарретт, опершись о пустую койку, перегнулась и стащила сосиску?