И тут я поднимаю глаза на Веронику и слегка удивляюсь. Она не испугана, не возмущена. Стоит, скрестив руки на груди и властно на него смотрит. Не осуждает мои действия. Наслаждается каждой секундой. Вот теперь узнаю ее: смелая, моя любимая бесстрашная соседка.

— Я жду, Август Рихардович. И, пожалуйста, искренне. С душой, — говорит ему жестко. Я улыбаюсь и подмигиваю ей, она делает вид, что не замечает. — Вы думали, дяди нет, так за меня заступиться некому?

— Я тебя похороню, тварь, — шепчет он мне, — ты не знаешь, с кем связываешься!

— Озерский Егор Дмитриевич, паспортные данные, — диктую их вслух на память, — буду ждать с нетерпением кровавой мести. А щас извиняйся.

— Извини! — вякает он.

— Извините, Вероника Павловна, больше не повторится, — учу, как правильно. Он старательно повторяет. Оказывается, как умеет просить прощения, молодечик. — Отлично.

— Прощаю, но чтобы больше такого не было! У меня в кабинете камеры, если не хотите, чтобы я передала записи в полицию и родственникам — больше не подходите даже. Оставшиеся вопросы решим по телефону.

Перед тем, как сесть в машину и уехать, он внимательно смотрит на меня, запоминает лицо. Я выдерживаю взгляд. Пусть пороет информацию, у моей семьи такие связи, что пикнуть побоится, по крайней мере, пока правящая партия не поменяется. А как только его «Ауди» отъезжает, говорю Веронике:

— Камер нет?

— Они не работают. После ремонта что-то не доделали в проводке. Надо починить.

— Надо. Я займусь. Опасное у вас тут место.

— Отказываться от помощи не стану. Если честно, я не справляюсь со всем навалившимся. Очень много работы, люди, что в моем подчинении — совсем меня не боятся. Опаздывают, вовремя не выполняют обязанности. Мне кажется, Ольга Валерьевна из бухгалтерии подворовывает, а я не могу набраться смелости и спросить у нее напрямую.

Я обнимаю ее одной рукой за плечи, чуть наваливаюсь весом, чтобы она ойкнула, пытаясь меня удержать. Улыбается.

— Егор, тебе не стоило этого делать, он опасный человек, — говорит полушепотом.

— Я тоже опасный, — отвечаю предельно серьезно, но она вдруг начинает смеяться, что неприятно царапает по самолюбию. Я хмурюсь, но развивать тему не хочется: — Ты до скольки работаешь?

— Мероприятие закончится — и свободна. Иногда у нас выкупают зал, когда не хотят приглашать домой, у нас есть соглашение с соседним рестораном… Где-то около трех.

— Так я посижу с тобой?

— Выглядишь неважно, — она поворачивается и гладит меня по вискам, вытирая ладошками пот. А я прикрываю глаза от удовольствия, мне не хватало вот такой незамысловатой женской ласки. Не секса, не совета. А просто нежного прикосновения. Она хмурится: — Егор, у Ксюши всегда будет ее родной малыш, она уже не одна. Это счастье. Правда. Мне мама рассказывала, что, даже оставшись одной с младенцем на руках, она чувствовала, как внутри тепло и приятно. Откуда-то берется невероятная сила, смелость. Желание спасти своего ребенка перекрывает любые страхи. Ксюша, если она не болезная, конечно, справится ради него. А ты один. Сейчас один, и потом будешь один тонуть в собственной лжи. Если малыш твой, она с помощью него на тебе еще отыграется за эти месяцы, вот увидишь. И не говори мне, что ограничиваешься марихуаной. Дальше будет хуже.

— Так я посижу с тобой? — упорно повторяю.

— Посиди.