— Я прикончил Звягинцева, — выпалил Стас.

— Того самого Звягинцева?

— Да. Лежит километрах в пяти отсюда, на Владимирском тракте.

— Э-э... У меня два вопроса: первый — зачем ты это сделал, второй — с чего это тебя так веселит?

— Самооборона. Было приятно, — блеснул Станислав лаконичностью.

— Каким хером ты вообще с ним столкнулся? И где тебя всю ночь черти носили?

— Ну, тут всё сложно. Помнишь, ты говорил про судьбу, дескать, от неё не уйти? Так я решил проверить. Капитан сказал, что «союзники» Владимирский тракт перекроют, я и подумал: «А кому его перекрывать, как не Звягинцеву с бандой, которые там кормятся?». Дождался их, и вот... — расплылся Станислав в полубезумной улыбке.

— Что «вот»?

— А сам не видишь? — развёл он руками. — У судьбы на мой счёт другие планы.

Я подошёл ближе и заглянул в горящие глаза новообращённого фаталиста:

— Да ты ебанулся, Станислав.

— Нет, ты не понимаешь...

— Отлично понимаю. Ебанулся на почве вины за гибель божьих агнцев муромских, и сам решил за ними последовать. Но вот что случилось после — не совсем ясно. Зачем ты угробил своего вожделенного избавителя?

— Я передумал.

— Передумал умирать?

— Да, знаешь, я спросил себя: «А схера ли? Почему какая-то мразота должна ставить точку. Я — чёрт подери — не для того столько лет со смертью под руку хаживал, чтобы кто попало мне мозги вышиб. И вообще, раз уж с Муромом так вышло, стало быть, и про это в книге судеб запись имеется. Всё предрешено. Чего ж я тогда парюсь? Верно? А если не предрешено, значит, нет никакого высшего разума, ни греха, ни расплаты за него. Мы сами себе судьи и палачи. Жизнь — штука жестокая.

Я уже видел такой взгляд, и разговоры такие тоже слышал, и могу сказать с уверенностью — от этих философов добра не жди. Ни один хоть немного здоровый на голову индивид не станет толкать речи в оправдание себя перед тем, кто его не обвиняет. Если тебе не повезло, и ты являешься ущербным обладателем совести, приходится следить за её чистотой. Абсурдная человеческая натура так устроена, что в случае критического загрязнения этой деструктивной субстанции, начинает разрушаться, выедаемая изнутри иррациональными эмоциями — угрызениями. Индивиду может казаться, что его совесть очистилась, но это — самообман, и разное хуеплётство типа «не я такой, жизнь такая» льётся наружу бурным потоком сквозь трещины шаблона. Вся зыбкая конструкция, на которой зиждется его представление о смысле жизни, идёт вразнос, усугубляя и без того запущенную ситуацию в голове. А для психического здоровья нет ничего разрушительнее, чем обесцененность собственной жизни. Индивид, утративший базовые инстинкты, заложенные самой природой, перестаёт быть сколь либо предсказуем и становится опасен для окружающих, в самом худшем смысле. По-хорошему, отбросив разный околоэтический мусор, подобных особей следует выпиливать из социума любыми доступными способами. Я за годы ударного труда внёс немалую лепту в дело очищения человечества, но... Чёрт подери, это же Станислав. Липкая от своей приторной сути мысль склеила нити моего сознания в омерзительный ком. Когда этот туповатый тип успел стать чем-то большим, нежели одним из множества представителей белковой формы жизни? Глядя в эти наивные карие глаза, я вынужден был признать, что их обладатель стал мне почти так же небезразличен, как Красавчик, до такой степени, что размышление о его умерщвлении вызывало слегка неприятное чувство грядущей утраты.

— Кто-нибудь видел?

— Только я.

— А банда?