– Рассказывай уже, не томи. Я фся гарю!

Слушая точные, хлёсткие, злые характеристики, которые давал «вождям» Городецкий, Гурьев с радостью убедился – нет, не потерял Варяг своей бульдожьей хватки. Наоборот – отточил. Заматерел, в аппаратных играх закалился, обуглился. Хорош, подумал Гурьев. Хорош. Именно то, что нужно.

– А ты что курируешь-то сейчас?

– Наркомтяж, наркомсред…

– Что?! – скривился Гурьев.

– Что?! – не понял сначала Городецкий. – А-а… Наркомат тяжёлой промышленности и наркомат средней промышленности.

– Вот, – удовлетворённо кивнул Гурьев. – А ещё лучше – министерство. А то развели, понимаешь, эсперанто – центропуп замкомпоморде. Без шкалика и не выговоришь.

– Привыкай, – пожал плечами Городецкий.

– И не подумаю. И вас всех отучу. Ладно. Поехали дальше.

Слушая Городецкого, Гурьев рисовал в крупноформатном альбоме кружочки, квадратики, треугольнички и ромбики, соединял их стрелками, пунктирными линиями и просто линиями разной толщины. Лекция по цековско-кулуарному взаимодействию продолжалась, с тремя перерывами на кофе и папиросы, до глубокой ночи. Гурьев изредка кивал, задавал наводящие вопросы, и выпустил Варяга лишь тогда, когда с того слезла последняя шкура. Городецкий рухнул в кресло и расстегнул пару верхних пуговиц на френче:

– Всё. Спёкся Варяг. Ну, ты и волкодав, Гур!

– Так ведь жить хочется, Варяг. Очень сильно как-то в последнее время.

Он перетёк в вертикальное положение, переместился к подставкам. Увидев, как расширились у Городецкого, не успевшего отследить его перемещений, глаза, усмехнулся:

– А ты говоришь – волкодав. Волколак я, а не волкодав.

– Да уж.

– Ладно, это нюансы, – Гурьев укрепил лист со своими зарисовками на подставке и кивнул: – Подойди, Сан Саныч. Взгляни.

Городецкий шагнул к подставке, долго вглядывался в схему:

– И что? Запомнишь?

– Запомню, только что в том толку, Варяг? Это ведь временно всё. Даже более чем, – Гурьев взял Городецкого за локоть и осторожно подтолкнул обратно в направлении камина, после чего сел сам. – То есть ты считаешь, что в лагере большевиков наметился настоящий раскол?

– Это не просто раскол, Гур, – Городецкий с наслаждением затянулся. – Это очень серьёзно. Гораздо серьёзнее, чем прежние фракционные драчки. Это действительно полное, окончательное размежевание. Спор о том, что делать сначала – революцию в Германии, а потом коллективизацию, или сначала коллективизацию, а потом революцию в Германии, – закончился. Теперь вопрос совершенно по-другому стоит: мы обустраеваем Россию или ну её к чёрту. Мы русские или непонятно кто. Мы России станем служить или черт-те чем станем заниматься. Наплевать нам на то, что мы русские, или всё-таки мы будем об этом помнить.