Йозеф РОТ
Поверитель мер и весов
1
Когда-то в районе Златограда жил некий поверитель стандартов по имени Анзельм Айбеншюц. Он занимался тем, что в определенное время, переходя по всей округе от лавки к лавке, проверял у торговцев аршины, весы и гири. Обычно его сопровождал жандармский вахмистр при полном снаряжении. Этим держава давала понять, что Айбеншюц, в случае необходимости наказать обманщика и фальсификатора, вооружен той ясно выраженной в Священном Писании заповедью, согласно которой фальсификатор тут же приравнивается к грабителю…
Что касается Златограда, то это был достаточно обширный округ. В него входило четыре больших села, два видных торговых хутора и, наконец, сам городишко, сам Златоград.
Для своих служебных поездок Айбеншюц использовал казенную двухколесную повозку, запряженную белой лошадкой, чье содержание он оплачивал сам.
Лошадь была еще вполне энергичной. Прослужив всего три года в военном обозе, она, по неведомой даже ветеринару причине, внезапно ослепла на левый глаз и в результате была переведена на гражданские работы. Тем не менее это была еще статная, запряженная в золотисто-желтую повозку лошадка. В иные дни рядом с Айбеншюцем в повозке сидел жандармский вахмистр Венцель Слама, и на его желтоватом остроконечном шлеме сверкал золотой кайзеровский двухглавый орел, а между колен возвышалось ружье с примкнутым к нему штыком. В руках Айбеншюц держал поводья и кнут, а его светлые, короткие, тщательно навощенные усы так же отливали золотом, как двуглавый орел и жандармская каска Венцеля Слама. То и дело весело, словно смеясь, щелкал кнут, и лошадь с неподдельной элегантностью и вдохновением шла галопом, шла так, точно была кавалерийской лошадью, состоящей на действительной военной службе. В жаркие летние дни, когда от сильной засухи улицы и дороги Златоградского округа, можно сказать, изнывали от жажды, поднявшийся мощный серо-золотой столб пыли укутывал и лошадь, и повозку, и вахмистра с поверителем стандартов. Зимой же в распоряжении Анзельма Айбеншюца были небольшие двухместные сани. В стужу лошадиный галоп оставался таким же элегантным, каким был летом, только вместо серо-золотого всех и вся обдавал непроглядный серебристый снежный вихрь; в особенности лошадь, почти такую же белую, как он.
Наш поверитель стандартов Анзельм Айбеншюц был очень видным мужчиной. Он был старым солдатом, унтер-офицером сверхсрочником, отдавшим двенадцать лет жизни службе в 11-м артиллерийском полку. Как принято говорить, он начинал с самых низов, был честным солдатом и никогда бы не оставил военной службы, если бы к этому его не вынудила жена, не вынудила присущим ей суровым и даже безжалостным образом.
Женился он так, как это обычно делали почти все унтер-офицеры сверхсрочной службы. Ах, эти унтер-офицеры, они такие одинокие, они видят перед собой только мужчин, сплошных мужчин! Встречавшиеся женщины мелькали перед ними, точно ласточки, и они женились, чтобы, так сказать, владеть хотя бы одной-единственной ласточкой. В общем, сверхсрочник артиллерист Айбеншюц тоже женился. Женился, и это ни для кого не было секретом, на одной равнодушной, безучастной особе. Ему было очень жалко расставаться со своим мундиром. Гражданскую одежду он не жаловал и ощущал свое положение, как улитка, которую принудили оставить свой собственной слюной, своей плотью и кровью на протяжении четверти жизни сооружаемый дом. Но и с другими товарищами все происходило почти точно так. Большинство из них были женаты. Кто — по ошибке, кто — от одиночества, кто — по любви. Кто как! Все они были послушны своим женам из страха или из рыцарства, по привычке или из боязни одиночества. Ну кто может это знать! Одним словом, сняв мундир, свой любимый мундир, Айбеншюц ушел из армии, покинул свою дорогую казарму.
Каждый сверхсрочник имел право на получение должности. Айбеншюц был родом из моравского местечка Никольсбурга. И коль скоро, из-за жены, он распрощался с армией — своей второй и, возможно, истинной родиной, — он долгое время пытался найти для себя место управляющего или плановика в Никольсбурге. Но в те времена во всей Моравии не было нужды ни в управляющих, ни в плановиках, и на все свои прошения Айбеншюц получал отказ.
Тут он впервые по-настоящему разозлился на жену. Айюеншюц, артиллерист, прошедший через все военные маневры, устоявший перед начальством, он временами хвалил себя за то, что оказывал жене сопротивление. Ее звали Регина. Некогда она влюбилась в его мундир, было это пять лет назад. Теперь, после многих ночей, обладая им, видя его раздетым, без мундира, она требовала и штатской одежды, и должности, и домашнего очага, и детей, и внуков, и много чего еще!
Но куда делся гнев Айбеншюца после того как он получил известие, что в Златограде освободилось место поверителя стандартов. Тут же подобрев, он оставил казарму, мундир, своих сослуживцев, друзей и отправился в Златоград.
2
Златоградский округ располагался в дальневосточной части монархии. Прежде в нем уже работал один нерадивый поверитель стандартов, и для всех тамошних жителей давным-давно существовал всего один-единственный способ измерения и взвешивания, хотя пожилые люди еще помнили, что вообще-то есть такие вещи, как измерительные ленты и гири. Любые ткани измерялись просто руками. Все на свете знали, что мужская рука от кулака до локтя — это мера в один локоть. Ни больше и ни меньше. А еще все на свете знали, что серебряный подсвечник весит один фунт и двадцать граммов, а латунный — примерно два фунта. Да, в тех краях было много людей, нисколько не ориентировавшихся в определении размера и веса. Они взвешивали руками, а измеряли на глазок.
Для поверителя стандартов, представляющего государственные интересы, это место нельзя было назвать выгодным. Так вот, до прибытия артиллериста Анзельма Айбеншюца в Златоградском округе был другой поверитель. Но что это был за поверитель! Старый, слабовольный выпивоха, никогда не проверявший измерительные ленты и гири ни в Златограде, ни тем более в примыкающих к нему селах и хуторах. Поэтому, когда он умер, ему и были устроены чрезвычайно пышные похороны. За его гробом шло все то купечество, которое обвешивало, торговало серебряными и латунными подсвечниками, мерило локтями. Шли и многие другие, кто без всякой корысти, исключительно из принципа горько оплакивал умершего, едва ли что-то скопившего за свою жизнь поверителя стандартов. Так было потому, что жители этого района рассматривали всех, кто непреклонно защищал законы, справедливость и государство, как своих закоренелых врагов. Соблюдение предписанных в торговле мер вряд ли было делом их совести.
Но что значило прибытие нового, добросовестного поверителя стандартов?! Недоверие, с которым Анзельма Айбеншюца приняли в Златограде, было столь же велико, как скорбь по старому, умершему поверителю. С первого взгляда было видно, что это не старый, не безвольный, не пьющий, а наоборот, — статный, сильный, порядочный человек. И прежде всего — излишне честный.
3
Вот при таких неблагоприятных обстоятельствах Анзельм Айбеншюц приступил к своим новым обязанностям в Златоградском округе. Он появился там весной, в один из последних мартовских дней. В это время в его боснийском гарнизоне уже повсюду мелькали пугливые белки, начал цвести ракитник, на лужайках заливались дрозды, а в воздухе выводили трели жаворонки. Когда же он прибыл в северный Златоград, на улицах еще лежал внушительный слой белого снега, а с карнизов домов свисали острые сосульки. Первые дни Айбеншюц ходил как оглушенный. Он понимал язык этой местности, но дело-то было не в понимании людей. Речь шла о понимании самой земли, а ее язык был устрашающим: снег, темень, холод и сосульки. И это несмотря на то, что в календаре уже значилась весна и в лесах Сиполья, где находился боснийский гарнизон, уже давно цвели фиалки. Но здесь, в Златограде, на голых ивах и каштанах можно было увидеть только каркающих ворон. Они висели на обнаженных ветках и походили не на птиц, а на какие-то крылатые плоды.
По толстому, тяжелому, доселе покрывавшему маленькую речушку Штруминку льду весело скользили дети, и от их веселья Айбеншюц становился еще печальнее.
Однажды, когда на церковной колокольне еще не пробили полночь, Айбеншюц неожиданно услышал сильный треск тронувшегося льда. И хотя, как было сказано, стояла ночь, с начавших разом таять сосулек на деревянные тротуары стали срываться тяжелые капли. Это были проделки нежного, свежего южного ветра — ночного брата солнца.
Во всех домишках открылись ставни, в окнах показались люди, и многие вышли на улицу. Сияющее светло-синее небо было усыпано вечными, холодными, великолепными золотыми и серебряными звездами; казалось, они со своей высоты тоже прислушиваются к этому треску и грохоту. Поспешно одевшись, как это бывает только при пожаре, горожане потянулись к реке и, стоя на обоих берегах с факелами и фонариками, наблюдали за раскалывающимся льдом и просыпающейся после зимнего сна рекой. Некоторые в порыве детской радости суетливо прыгали на плавающие огромные льдины, размахивая фонариками, приветствовали оставшихся на берегу и через какое-то время снова спрыгивали на берег. Все были безрассудны и взбалмошны. Первый раз с момента своего приезда поверитель стандартов разговаривал то с одним, то с другим местным жителем, и все они спрашивали, откуда он и что намеревается здесь делать. Довольный, приветливый, он отвечал на все вопросы и всю ночь бодрствовал вместе с обитателями городка. Утром, когда грохот льдин затих, он вернулся домой и вновь почувствовал себя одиноким.