— А как же.

Священник — отец Михаил, едва разменявший тридцатилетний рубеж, подозрительно прищурился и опять уточнил.

— А в школу что же — он ходил?

— Ходил, вроде. — Бабка Матрена не давала Прохору открыть рта. — Да только выгнали его оттуда.

Священник слушал старушечье шамканье, смотрел на блудливые глаза и костлявые руки Прохора и сомнительно качал головой.

— Ой, не знаю. Что-то он у вас больно худой.

— Так откуда же ему быть толстым, батюшка?! Питается, можно сказать, чем Бог послал. Совсем ведь пропадет мальчонка. А так при храме, на работах всяких. Возьми, благодетель ты наш, а?!

— А в детский дом не пробовали?

— Так кто ж его возьмет? При живом-то отце! Сам понимаешь.

— М-мм.

— Батюшка, ну, прояви милосердие — забери мальчонку.

Священник крякнул, отвел глаза, но отказать не смог. Пыха остался на подворье.

При храме у Прохора началась новая жизнь. Здесь его кормили, одевали, а самое главное — никто не бил и не издевался. Библейские заповеди и учение о Боге медленно, но верно стали проникать в детскую душу. Ему даже показалась, что вот она — настоящая жизнь: праведная, безгрешная и счастливая. С воодушевлением он помогал рабочим — таскал гвозди, арматуру, кирпич, а по вечерам слушал, как попадья — матушка Лизавета читала дочкам Библию. И даже, когда она заставляла его писать диктанты из этой книги, Прохор морщился, пыхтел, но не отлынивал.

Как-то, наблюдая за его стараниями в каллиграфии, матушка нечаянно оборонила.

— Что ж ты пыхтишь, как паровоз?! Пых да пых, не к лицу это.

— Да?! А я и не замечаю, — улыбнулся Прохор. — Больше не буду.

Но пыхтеть Прохор не перестал, а дочки отца Михаила, вместе с ним писавшие диктанты, теперь звали его Пыхой. Впрочем, Прохор не обижался — после плевков и обидных прозвищ, новое имя казалось ему даже ласкательным.

Идиллия кончилась через три месяца — с отъездом матушки Лизаветы. Увидев, что дочки священника собирают вещи, мальчик поинтересовался, куда это они собрались. На что получил исчерпывающий ответ: отец матушки, живущий в соседней области, теперь тяжело болен и вот-вот может представиться, а посему они и едут повидаться с ним. На подворье оставался отец Михаил, которого, несмотря на редкое общение, Прохор интуитивно побаивался. При храме были, конечно, еще деревенские старушки, следившие за чистотой, но на ночь все они уходили домой. Собор закрывали, и на подворье оставались трое — священник в своем доме, сторож дядя Ваня в будке у ворот и сам Пыха, спавший в комнатке хозяйственного пристроя. Перелома ничего не предвещало.

Но он все же случился. Спустя два дня мироустройство новой жизни дало трещину. Громадную и роковую. Склеить которую, как позже посчитал Пыха, было уже невозможно.

Ночью, в дверь его комнаты бахнул громовой удар. Потом еще и еще. Мальчик вздрогнул, проснулся и замер. Отдававшийся гулким эхом, стук продолжался. Пыха испуганно спросил.