Как отметил один из наблюдателей, «решение вынести на референдум соглашение об ассоциации между ЕС и Украиной было направлено не против соглашения как такового, а, скорее, против того, что они [провокативный голландский блог
Признав, что референдум был в первую очередь способом вовлечь евроскептиков в политический процесс, мы сможем легко понять, почему правящие партии ответили на него такой пассивностью. Опасаясь, что общественность может быть настроена против, они надеялись, что явка не превысит 30 %. Добиваться бойкота референдума открыто они также не решались, поскольку это противоречило бы идее нового закона как инструмента выражения гражданами своей позиции. «Гениальность [референдума], – писал амстердамский профессор и евроскептик Эвальд Энгелен, – в том, что он не имеет последствий; соглашение в любом случае будет ратифицировано. Это предельно прозрачный опрос общественного мнения: его главный вопрос – поддерживают избиратели [политическую] касту или нет?»[73] Печальный вывод заключается в том, что голландский референдум ярко продемонстрировал, как евроскептическое меньшинство может украсть и тактически использовать голоса, чтобы парализовать процесс коллективного принятия решений в Брюсселе и вынудить проевропейские правительства отстаивать проекты, не представляющие интереса для общества.
Гадкий
Иностранец, посетивший Венгрию летом или осенью 2016 года, не мог не заметить плакатов, развешанных правительством по всей стране. Выкрашенные в синий цвет флага ЕС, они обращались к прохожим с одним вопросом: «А вы знали?»
Антииммиграционная стратегия правящей партии «Фидес» вылилась в масштабную пиар-кампанию. Жителей Венгрии на каждом шагу встречали оплаченные государством рекламные щиты, спрашивающие: «А вы знали, что с начала миграционного кризиса в результате террористических атак в Европе погибли более 300 человек?», «А вы знали, что Брюссель планирует разместить в Венгрии столько нелегальных иммигрантов, что они могут составить население целого города?», «А вы знали, что с начала миграционного кризиса в Европе резко участились случаи сексуальных домогательств?», «А вы знали, что террористические атаки в Париже были совершены иммигрантами?», «А вы знали, что только из Ливии в Европу планируют перебраться около миллиона иммигрантов?». Правительство хотело, чтобы граждане были проинформированы об этих «фактах», перед тем как 2 октября они ответят на вопрос: «Хотите ли вы, чтобы Европейский союз обязал Венгрию принять людей, которые не являются ее гражданами, без согласия парламента?»
Отстаивая идею референдума о политике ЕС в отношении беженцев, венгерский премьер-министр Виктор Орбан подчеркивал, что
во-первых, мы убеждены, что путь, который избрало правительство Венгрии, – путь к референдуму, – это решение Европы; это свойство европейской политики, и мы рекомендуем всем последовать нашему примеру. Правительство убеждено, что демократия – главная ценность Европы и что Европейский союз основан на идее демократии. Это значит, что мы не можем принимать решений – таких, которые существенно изменят жизнь людей и определят судьбу будущих поколений, – без участия людей и против их воли. Квоты изменят этническую, культурную и религиозную карту Венгрии и Европы. Венгерское правительство считает, что ни ЕС, ни Брюссель, ни политические лидеры Европы не могут решать это в одиночку; ни один орган европейской политики не наделен такой властью. На сегодняшний день никто не спросил европейцев, хотят ли они, поддерживают или отвергают введение обязательных квот. Мы, венгры, верим – и я убежден, что правительство прислушивалось к желанию граждан, когда принимало решение объявить референдум, – что введение обязательных квот на распределение беженцев без согласия людей – не что иное, как злоупотребление властью. Поэтому мы должны сперва спросить об этом жителей Венгрии, как спрашивали их о решении страны вступить в Европейский союз… Никто, кроме нас, избранных представителей венгерского парламента, не может принимать такое решение[74].
Чтобы понять мотивы, стоящие за венгерским референдумом, необходимо осознать, что правительство решило вынести на голосование один из немногих вопросов, в отношении которых в обществе был достигнут консенсус – неприятие решения Брюсселя разместить беженцев в странах ЕС. Правительство просило людей проголосовать не потому, что искренне интересовалось их мнением; оно подталкивало людей к голосованию, поскольку
На достижение этих целей венгерское правительство потратило около 50 миллионов евро государственных средств (по подсчетам
Результаты референдума стали для правительства шоком. Хотя 90 % проголосовавших поддержали его позицию, большинство граждан предпочли остаться дома (как и призывала оппозиция) или выразили свое мнение недействительными бюллетенями. «Партия двухвостой собаки», группа пранкеров, которая вместе с 21 неправительственной организацией выступила главным оппонентом правительства в ходе кампании, должно быть, смеялась последней: число бюллетеней оказалось недостаточным для признания результатов действительными.
Несмотря на безрезультатность, венгерское голосование показывает, как референдумы могут служить «национальными вето» для саботирования согласованной, общей европейской политики. Вкупе с итальянским и голландским оно иллюстрирует потенциально гибельный для Европы парадокс референдумов. Кризис либеральной демократии в странах ЕС – следствие широко разделяемого и значительно усилившегося с началом экономического кризиса 2008 года чувства, что голос одного человека ничего не значит или не имеет влияния на европейскую политику. Вынужденные как-то реагировать, политические элиты попытались укрепить легитимность системы, внедрив элемент прямой демократии. Но этот элемент способен в конечном счете погубить Европейский союз.
Референдум Ренци показал, насколько ненадежен этот инструмент, если преследует цель институциональной реформы. Голландский случай демонстрирует, как с помощью референдума можно парализовать Союз. А голосование Орбана дает наглядный пример его использования для достижения откровенно антибрюссельских целей. Все три разновидности референдумов могут оказать большое влияние на европейский политический процесс и привести к усилению такого сорта открытого европессимизма, который не идет ни в какое сравнение с евроскептицизмом последних лет.
Заключение
Можетград: размышления о хрупкости и стойкости Европы
В далеком сегодня 1951 году Чеслав Милош писал:
Человек, как правило, склонен считать порядок, в котором он живет, естественным. Дома, которые он видит, идя на работу, представляются ему скорее скалами, рожденными самой землей, чем созданием человеческого ума и рук. Свои занятия в фирме или в учреждении человек оценивает как важные и решающие для того, чтобы мир функционировал гармонично… Он не верит, что на так хорошо знакомой ему улице, где дремлют кошки и играют дети, может появиться всадник с лассо, который будет ловить прохожих, и потащит их на бойню, где их тут же убьют и повесят на крюках… Одним словом, он ведет себя немного как Чаплин в «Золотой лихорадке», который, суетясь в своей хате, не подозревает, что она висит на краю пропасти[75].
До недавнего времени Европейский союз оставался таким естественным миром для своих граждан. В конце 2016 года, потрясенные Брекзитом и обеспокоенные победой Дональда Трампа на американских президентских выборах, многие европейцы поддались отчаянию. Они смирились с мыслью, что эпоха Европейского союза подошла к концу. Полгода спустя ничего не изменилось, но все уже было по-другому.
Летом 2017 года опросы общественного мнения показывали рост числа сторонников Европейского союза. Уверенная победа Эммануэля Макрона во Франции с открыто проевропейской программой – сначала на президентских выборах в мае, потом на июньских выборах в парламент – заставила многих европейцев поверить в будущее Союза и, возможно, даже более глубокую интеграцию. Укрепившаяся на всем континенте экономика, провал популистов в Нидерландах и позор, пережитый сторонницей «жесткого Брекзита» Терезой Мэй на всеобщих выборах в Британии, заставили многих поверить в то, что Евросоюзу был дан второй шанс и он непременно им воспользуется.
Однако энтузиазм лета 2017 года может оказаться столь же обманчивым и недолгим, сколь и отчаяние конца 2016 года. Соблазн видеть едва ли не в каждых крупных выборах поворотный момент истории прекрасно иллюстрирует охватившую Европу неопределенность.
Наблюдая, как легко отчаяние может смениться надеждой, хочется вспомнить совет Макиавелли о том, что «капитуляция» – всегда плохая идея, поскольку никогда не знаешь, какие сюрпризы уготованы тебе судьбой.