— Э, нет, милая, рано тебе еще самой кушать, — остановила ее медсестра, — и шевелиться, тоже особенно не стоит. А то раны открыться могут.

— А меня серьезно ранили, тетя Клава? — с опаской спросила Маша.

— Да нет, не очень, — снова улыбнулась медсестра. — Но полежать недельку-другую все-таки придется. Как-никак три осколка вынули и два шва на правый бок наложить пришлось. Так что, сама понимаешь. Крови к тому же ты много потеряла, потому и без сознания так долго была. Вон товарищ твой, Вася за это время извелся весь, думал, что умрешь. Кровь тебе свою дать хотел, да какой же он донор, если сам раненый.

Живой Васька, живой. У Маши отлегло от сердца.

— А он как, тетя Клава?

— Да нормально, ходит уже, — отмахнулась медсестра. — Руку ему зацепило, да контузило слегка. Не думай ты об этом, ешь, давай, а то каша остынет.

Съев тарелку каши, Маша почувствовала себя на верху блаженства. Ну, разумеется, в той мере, в которой это вообще могло быть в сложившейся ситуации. И действительно, все оказалось совсем неплохо. Ранило ее не особенно тяжело. С Васькой тоже все в порядке. Кормят вроде нормально. Чего еще желать. Правда, бок здорово болит. Но это уже как говорится, издержки профессии. В конце концов, сама напросилась еще тогда, в июле месяце, когда на фронт воевать пошла. А не в тыл шинели шить. Так что терпи, Ворона, терпи, сказала себе Маша. Но тут вдруг вспомнила, что еще не узнала, где их госпиталь находится и какое сегодня число. Она спросила об этом Клавдию Михайловну.

— В Москве ты, Машенька и совсем недалеко от Кремля. А число сегодня 31 декабря, Новый год завтра. Так что, с наступающим тебя. А теперь поспать тебе надо. Если что – позови, я рядом буду, — и поправив у Маши одеяло, медсестра вышла из палаты. Ну что же, спать, так спать. Маша сладко зевнула. Сон лучшее лекарство, да и к тому же ночь сегодня новогодняя, может елка приснится. Глаза сами собой закрылись и, полежав немного, Маша уснула.

Лучи утреннего солнца залили своим светом палату и разбудили Машу. Она открыла глаза. Ой, какое яркое солнышко и спать совсем не хочется. Утро уже. Сколько же я проспала? Вчера днем уснула и проснулась только сейчас. Часов пятнадцать не меньше. Ну и засоня. Хотя с другой стороны, после всего, что случилось – нормально, а главное, когда спишь, ничего не болит. Госпиталь начинал просыпаться. Слышались голоса, шаги, дребезжание инструментов на каталках и место ушедшего сна занимала боль. Раненый бок болел, но вроде, не так сильно, как вчера, или просто уже привыкла.

Все, — решила Маша, хватит лежать за занавеской, а то, вроде мышки, вернее мышки-нарушки. Скучно даже. Посмотрим, кто рядом. Немного поерзав на кровати, чтобы размять затекшее от долгого лежания в одном положении тело, Маша высвободила из-под одеяла руку и, слегка сдвинув простыню, наконец, увидела, что происходит вокруг. Палата оказалась четырехместной. Кроме нее в палате находились еще трое раненых. На ближайшей к Маше кровати лежал пожилой, лет под пятьдесят, интеллигентного вида мужчина, чем-то похожий на профессора. Рядом с ним совсем молодой парнишка с забинтованной головой и руками. А в противоположном углу у двери очевидно тяжелораненый, весь в бинтах.

Ну надо же прямо, как мумию замотали, — подумала Маша. Одни глаза открыты, да еще рот. Видать, обгорел сильно, не иначе танкист. Только в танке так обгореть можно. Все трое уже проснулись. «Профессор» о чем-то тихо перешептывался со своим соседом, а тяжелораненый лежал молча и только изредка моргал глазами.

— А вот и наша ласточка проснулась, — улыбнувшись, сказал «профессор», увидев смотрящую на него из-под приподнятой простыни Машу. — Доброе утро, Машенька.

— И вам всем доброе утро, — Маша улыбнулась в ответ. — Ой, а откуда вы знаете как меня зовут?

— Как откуда? — снова улыбнулся «профессор». — Товарищ твой, Вася, рассказал. И как тебя зовут и что ты летчик-истребитель, и что орден Красной Звезды у тебя. Все знаем.

«Да уж, болтун ты, Василий, — подумала Маша. — Все выложил. А, впрочем, почему бы и не рассказать. Всегда приятно, когда о тебе люди хорошее узнают».

— Ну а я – Иван Семенович, — представился «профессор», — лектор общества «Просвящение», ополченец, а это, — он указал на соседей по палате, — Костя и Егор – танкисты, в Т-60 вместе горели.

В коридоре раздались шаги, и в палату вошел врач в сопровождении Клавдии Михайловны и еще одной молоденькой медсестры.

Так, утренний обход, — догадалась Маша и опустила занавеску. Ладно, поговорим позже, впереди еще много времени.

Её осматривали первой. Лечащий врач спросил о самочувствии, как спала, сильно ли раны беспокоят. В общем все, как положено. А потом, потом началась «экзекуция», то есть перевязка. Бинты-то к ранам присохли, а отмачивать их – ну она же не в частной VIP-клинике. Так отодрали, конечно, с максимальной осторожностью, но все же удовольствие было ниже среднего, да еще и обработали антисептиками впридачу. Так что в результате всего этого процесса Маша чуть не пожалела о том, что немцы ее сразу не убили и утешилась только тем, что подобное не каждый день бывает. Так что вытерпеть можно. И к тому же ей еще крупно повезло, что она без сознания валялась, когда осколки из нее вытаскивали, а то ведь могли бы и под «крикаином» операцию сделать, то есть по-живому, без наркоза, по причине отсутствия такового. Во, ужас-то. А о том, что такие случаи бывали, она от бабушки слышала. Господи пронеси, не надо. После обхода был завтрак и, несмотря на боль в потревоженных ранах, Маша поела с большим аппетитом. Полежала еще немного, а потом снова приподняла простыню – посмотреть, что в мире происходит. Егор лежал, как и прежде. Костя, неуклюже зажав в забинтованной руке карандаш, писал письмо, а Иван Семенович, сидя на кровати, свесив вниз ноги, читал газету. И тут только Маша увидела куда он ранен – обеих ступней у «профессора» не было.

Ой, ноги оторваны, инвалидом остался, — подумала Маша, чувствуя, как колючий комок подкатывает к горлу. За полгода, проведенные на войне, она насмотрелась на многое. Но вот так близко ампутанта видела впервые и ей стало немного не по себе.