– Бери, на самом деле она моя. Папа привез ее мне, но она оказалась велика. Дато ее временно носит. Потом все равно мне достанется. Это настоящий «вранглер». Не сносится, и ничего такого…
Гега улыбнулся и протянул Простаку руку.
– Сегодня же верну.
– Когда хочешь, тогда и верни, все равно она мне большая. А хочешь, носи, пока я не вырасту.
Теперь уже громко смеялся Гега.
– А Дато?
– Дато в монастырь уходит, в монахи, зачем ему джинсы…
И Важа тоже рассмеялся, а Гега вспомнил, что в каком-то монастыре у Дато действительно был друг монах и он в последнее время часто к нему ездил. Пару раз он обещал взять с собой и Гегу, но пока это были только обещания. Правда, сейчас Геге было некогда думать об этом, он поблагодарил Важу и по-тбилисски его обнял.
Тбилиси был столицей Грузии вот уже тысячу пятьсот лет, и, как во всех столицах, в нем случалось столько же хорошего, сколько и плохого. Но для Геги ничего не могло быть хуже того, что на Земеле, еще до того как он свернул на подъем к Академии, его остановили трое, с ножами, и потребовали снять одолженную для свидания джинсовую куртку. Тогда по Земелю еще прогуливались тбилисцы, поэтому было немного странно, что когда какой-то тип сказал Геге – братан, дело есть, на минутку, и увлек его к подъезду, среди прохожих не оказалось никого из знакомых. Но для самого Геги гораздо более странным было то, что, когда в том подъезде обозначились еще два столь же счастливых типа, он ничуть не испугался. Наоборот – улыбнулся и очень спокойно сказал:
– Зря стараетесь, не снимете!..
Гега был актером, правда, всего двадцати двух лет, но уже хорошим актером, и в том подъезде он очень спокойно произнес эту фразу. Произнес, как глубоко уверенный в себе человек, и больше всего это спокойствие удивило самого Гегу. Удивило, поскольку он-то никогда не претендовал на геройство – он прекрасно знал, что в Тбилиси того времени нередко снимали джинсы с прохожих. И так же, как другие, не раз думал о том, как сам он поступит в таком случае. Гега был уверен, что не стоит рисковать жизнью из-за брюк или куртки, он никогда не был сторонником бездумного героизма там, где в этом просто не было необходимости. И в другом месте, в другое время, он без слов, с улыбкой, уступил. Но в тот день Гега повел себя иначе, наверное, потому, что джинсовая куртка была чужой. А может, потому, что шел на свидание, на первое свидание с девушкой, которую не знал, но у которой был такой красивый голос…
Ножи были только у двоих, и до того, как убежать, оба успели ранить Гегу. Тогда в Тбилиси, даже во время драк, удары ножом в основном наносились в ногу или в зад, но Гегу ударили не только в ногу, но и в живот, может потому, что, сами того не осознавая, хотели порезать ту самую куртку, которую так и не смогли с него снять.
Когда Гега вышел на улицу, он смог сделать всего несколько шагов, истекая кровью, упал и потерял сознание. Свалился там же, прямо на тротуаре.
Он пришел в себя в больничной палате. У изголовья кровати плакала мать и осторожно, очень осторожно и нежно гладила его руку.
– Где Тина? – спросил Гега, посмотрев на мать.
– Кто такая Тина? – спросила Нателла и утерла удивленные мокрые глаза.
– Не знаю, я ее тоже не знаю, – произнес через некоторое время Гега и улыбнулся.
Это была чистая правда, Гега действительно не знал Тину, после лекций долго стоявшую перед Академией художеств, там, куда должен был прийти парень в инвалидной коляске. Но на встречу с Тиной так никто и не пришел. Ну как пришел бы на свидание Гега, если как раз в это время ему в больнице делали операцию и только через несколько дней он смог позвонить Тине.
– Извините за то, что я не пришел и не позвонил, я и сейчас еще в больнице.