3

В очень непокойное время оказалась я в Париже. Хотя и действовал мирный договор, подписанный три года назад во Флё, все во Франции понимали: новой гражданской войны не избежать. Генриху III Господь не дал детей, а его брат, герцог Анжуйский, как утверждали, болен чахоткой, следовательно – не жилец. Глава гугенотов Генрих Наваррский, которого король теперь желал видеть в качестве преемника, стал поперёк горла Католической лиге и матери монарха, «чёрной королеве» Екатерине Медичи. Королева поддерживала другого претендента на престол – Генриха Гиза. Три Генриха не смогли бы усидеть на одном троне, поэтому стало ясно, как божий день – будет очередная драка.

В Англии протестанты всячески притесняли католиков, во Франции, наоборот, католики вырезали протестантов-гугенотов. И конца не видно этим распрям. Скорее бы уже ввели свободу вероисповедания!

По счастью, мне пока не довелось столкнуться с проявлениями оголтелого фанатизма, никто не преследовал как иноверку и жену протестанта. Тех французов, с которыми приходилось иметь дело, интересовала моя платёжеспособность, а не религиозные убеждения и родственные связи. Имея возможность платить, мы с дядей Ричем могли рассчитывать на гостеприимство парижан.

Деньги, как известно, универсальный ключ, способный открыть любые двери. При достаточном их количестве. Но мои средства были скудны, я опасалась, что Лурье заломит цену выкупа, которую мы не осилим. Наверное, стоило подстраховаться: заложить дом в Стратфорде, либо совсем продать.

С такими мыслями я собиралась на встречу с вдовой корсара.

Два часа пришлось трястись в арендованной дядей Ричем повозке по весьма скверной дороге, прежде чем я увидела дом пленительницы моего Роберта.

Двухэтажный особняк, как и утверждал Добс, был куда больше нашего стратфордского жилища: неплохое наследство досталось мадам Лурье. От основной трассы к дому вела дорожка, мощёная серовато-красным камнем; возле крыльца стояли привязанными несколько лошадей.

«В доме гости», – подумала я. И не ошиблась. Служанка провела нас с дядей Ричем в залу, где за ломберным столиком играла в карты и угощалась вином небольшая компания: хозяйка и трое мужчин.

Почему-то сильно пахло корицей.

Я обратила взор на Лурье: мужики, её гости, меня не интересовали.

Адель носила траур по мужу, но не традиционное белое платье и не чёрное, «моду» на которое ввела вдовствующая королева Екатерина Медичи, а лиловое. (Этот цвет также считается траурным). Причём покрой платья мадам я бы не назвала скорбным: открытый ворот, отороченный светло-серым мехом, украшения из жемчуга. Да и сама Адель не выглядела убитой горем. Кареглазая брюнетка лет тридцати с миловидным лицом, которое несколько портил большой «лягушачий» рот. Она кокетливо улыбалась, оживлённо болтая с гостями, и поигрывала ножкой в изящной туфельке. Нас она удостоила лишь кивка, не предложила сесть, и не прервала беседы. Один из мужчин что-то негромко сказал ей – видимо попросил обратить внимание на визитёров, – только после этого Адель отложила карты, которые держала в одной руке, и бокал – в другой.

Повернулась к нам лицом:

– Monsieur Berkeley est encore vous? Et que votre compagne, probablement conjoint de capitaine à Houm? (Мсье Беркли, это вновь вы? А ваша спутница, должно быть, супруга капитана Хоума?)

Моё знание французского, мягко говоря, оставляло желать лучшего, но смысл вопросов я уловила.

– Совершенно верно, мадам Лурье, – учтиво ответил дядя Рич по-французски. – Миссис Хоум недостаточно хорошо знает французский язык, поэтому я буду, с вашего позволения, переводить.

Лурье криво усмехнулась, дескать, откуда взялась такая необразованная деревенщина, не знающая языка, на котором говорит вся культурная Европа.