Уильям тяжело дышал, глядел исподлобья. На мгновение показалось: захочет взять меня силой. Но он лишь криво ухмыльнулся:
– Супружеская верность – лучшая из добродетелей… Когда нет иных достоинств.
Я вспылила:
– Что ты о себе воображаешь! Гений, ха! Тебе ещё только предстоит им стать. Знаешь, теперь я уже не уверена, что так и будет. Кто знает, может «стратфордцы» ошибаются, и истинный автор великих пьес – граф Оксфорд?
– О чём ты, Жанна? Зачем упомянула «хромого Эдуарда»? Он, кстати, заключён в Тауэр.
– Кто? – не поняла я.
– Эдуард де Вер, граф Оксфорд. Ты ведь его имела в виду?
– Да. Кажется. Он ведь поэт и драматург, обласканный королевой?
– Был таковым, пока не снюхался с заговорщиками-католиками.
Я не хотела продолжать этот разговор – и так наболтала лишнего. Упомянула о споре «стратфорцев» с «оксфордцами» за несколько столетий до самого спора. Не нарваться бы на неприятности со «Службой».
– Ладно, Уилл, не заморачивайся, – сказала я по-русски, и добавила на его родном: – Я имела в виду, что в Англии немало хороших поэтов и драматургов, и надо очень постараться, чтобы превзойти всех.
Уильям пожал плечами. На меня он смотрел уже спокойно, без диковатого блеска в глазах (как глядят самцы на течную самку).
– Я плохо понимаю тебя, Жанна. Мне казалось, что ты… Ладно… Не стоит об этом. Извини, если обидел.
– Хорошо. Я принимаю извинения. Мы можем остаться добрыми знакомыми…
Расстались мирно. Но у меня в душе остался горький осадок. Разве я дала ему повод обращаться со мной, как с кабацкой шлюхой?!
4
И опять чередой потянулись дни, одинаковые, как цыплята из инкубатора. Где-то воевали и заключали перемирия, соперничающие королевские дворы Европы интриговали друг против друга, основывали временные союзы, дабы ослабить позиции противника. Вся та грязь, что именуется большой политикой, очень напоминала происходящее в этой области в двадцать первом столетии. Сюда, в Стратфорд, долетали лишь отголоски событий, и то в виде слухов о борьбе партий при дворе Елизаветы. Среди придворных, насколько мне известно, есть сторонники и противники тех или иных монархов, поэтому дворцовые интриги – как бы проекция соперничества европейских властителей.
Информационный голод давал о себе знать. Полное отсутствие СМИ угнетало меня постоянно, а сейчас – тем более. Очень уж нудно тянулось время. Почты, как таковой, ещё не существовало, и рассчитывать на весточку от Роберта не приходилось.
Тем удивительнее было, когда ко мне в дом пришёл некий Стивен Добс, оказавшийся штурманом с «Коричневой звезды», и заявивший, что имеет поручение от капитана Хоума.
– А где сам капитан?! – воскликнула я, не на шутку встревоженная словами Добса.