— Но здесь нет никаких гарантий.
— Риллен, если верить только твердым гарантиям, то остается просто сидеть и ждать, пока наши враги, рано или поздно, умрут. Но при этом нет никаких гарантий, что мы сами не умрем раньше. У нас есть шанс взять город, не такой верный, как хотелось бы, но есть.
— Но как же оппозиция?
— Она не однородна. Все крупные феодалы волками смотрят друг на друга. И с главным богачом страны — церковью — отношения у них натянутые. У средних и мелких дворян свои интересы. Города, если решить в их пользу некоторые тяжбы со знатью, способны оказать немалую поддержку. Словом, как говорили в ваши времена, «разделяй и властвуй».
— Ваша светлость, так говорили задолго до наших времен.
— Тем более. Не стоит пренебрегать древней мудростью.
— Значит, вы намерены идти на Траллендерг.
— Риллен, если мы сейчас отступим, это будет политическое поражение, от которого почти невозможно оправиться. Будут говорить, что я бездарно угробил большую и лучшую часть армии, чтобы, дойдя до столицы, позорно бежать от последнего сражения. Трусость Гродрэда, раздавшего вассалам все, что только можно, назовут смелостью политика, не боящегося рискованных шагов. Бездарность его маршалов, проигравших все сражения — мудрой стратегией, позволившей истощить мои силы. Неужели вы думаете, что после этого у меня будет вторая попытка? Даже если мне удастся снова собрать столь же хорошую армию, нас не поддержит уже никто. Нет, Риллен. Сейчас или никогда.
32
Все было почти готово. Офицеры заканчивали строить полки в походный порядок; из окон замка открывался прекрасный вид на армию. Я наблюдал, как то, что еще недавно выглядело бесформенной толпой, обретает математическую строгость и красоту. Ровными рядами блестели на солнце шлемы и панцири, аккуратные прямоугольники батальонов выстраивались в простой и четкий узор: здесь копейщики, там арбалетчики, легкая кавалерия, тяжелая рыцарская конница… Ветер лениво колыхал тяжелые хоругви и развевал длинные хвостатые вымпелы, шевелил султаны на шлемах рыцарей и слегка трепал лошадиные гривы. Солнце и ветер, ранняя осень… Почему-то мне казалось, что в воздухе разлито ощущение какого-то праздника. И все это войско выглядело выстроенным для парада, а не для жестокой, последней — для многих из них последней в самом прямом смысле — битвы. Словно и не было долгого пути с боями от границ Раттельбера, всех этих тысяч и тысяч солдат, зарубленных, насаженных на копья, облитых кипящей смолой со стен… Но нет, приглядевшись, можно было заметить следы войны. То тут, тот там геометрическую правильность полков пятнали чужеродные вкрапления: воины в других, часто слишком легких или потрепанных, доспехах, с другими щитами, другим оружием вроде неупотреблявшихся у герцога алебард, кривых мечей, слишком коротких пик или слишком больших луков… Это были союзники, примкнувшие к нам на всех этапах кампании. Иные из них растворялись в раттельберских полках, другие стояли отдельно, своими подразделениями, со своими офицерами.
Я спустился во двор, цепляясь концом меча за крутые ступени винтовой лестницы. Элдреду, облаченному в рыцарские латы, подвели его жеребца; слуга приготовился помочь герцогу сесть в седло (доспехи слишком тяжелы, чтобы сделать это самостоятельно), но Элдред знаком велел ему обождать в стороне.
— Риллен, — сказал он, — я хочу, чтобы вы ответили мне откровенно.
— Я всегда откровенен с вами, ваша светлость, — сказал я, не понимая, о чем идет речь.
— На этот раз, возможно, у вас возникнет искушение лицемерить… Мы отправляемся в трудный и опасный бой. Я не знаю, чем он закончится, но вполне вероятно, что погибнут не только солдаты. В Даллионе останется маленький гарнизон, несколько офицеров и гвардейцев. Вы хотите остаться с ними или ехать со мной?
— Я…
— Откровенно, Риллен.
— Ваша светлость… — я отвел взгляд, затем снова посмотрел герцогу в глаза: — Я предпочел бы остаться.
Показалось мне, или на лице Элдреда действительно мелькнула мгновенная тень досады? Так или иначе, он спокойно произнес:
— Вы разумный человек, Риллен, за это я вас и ценю, — и после короткой паузы добавил: — Значит, вы совершенно не верите в мою победу?
Я промолчал. Герцог отвернулся и посмотрел на север; рука его, еще не облаченная в латную рукавицу, поглаживала гриву любимого коня.