«Мы совершили поход, но поход неудачный», — сообщает Плещеев Дандевилю в письме от 10 февраля 1855 года. — Нас захватил мороз, какой здесь никогда не бывает — до 28 градусов. Кибиток у нас не было, и уже на позиции киргизы[30] привезли две кибитки, но без кошм. Судите же, каково нам было ночевать! Многие познобили себе ноги… Кокандцы спюхали и ушли. А говорят, был препорядочный отряд, при двух орудиях. Мы, грешные… обрадовались было: авось, думали себе, подеремся, где драка — там и отличие. Не тут-то было! Прогулялись верст за 60, да и вернулись назад с незаряженными ружьями после разных горестных приключений. В самом деле, эти две-три ночи, проведенные в степи, хуже всего ак-мечетского похода».
Не очень вдаваясь в официальные причины таких походов, царское правительство, безусловно, готовило ими плацдармы для присоединения к России Туркестана, Коканда, Бухары и Хивы. Плещеев находил иной — благородный смысл в борьбе с кокандскими племенами, смысл, объяснение которому дает в письме к Дандевилю летом 1855 года:
«Мы ходили в поход, о котором
Алексей Николаевич и здесь, в безбрежных просторах Средней Азии, остается верен своим главным идеалам: защитить «утесненных». В письмах его нередко можно встретить восторженные характеристики простых казахов-киргизов, с которыми поэт много общался, сочувствие к их традициям, обычаям, уважение национальной самобытности казахского народа, трудолюбия. Стремясь внести посильный просветительный элемент в жизнь степного городка, Плещеев создает в форте общественную библиотеку — из своих личных книг и из той литературы, что выписывалась гарнизоном. «Кстати, на будущий год гарнизон выписывает почти все русские журналы и газеты, выписывает бильярд, военную игру, шахматы, эспадроны… Это может вам показать, что наклонности у гарнизона более благородные и что не в пьянстве, буйстве и ночном шатании ищут развлечения от скуки», — пишет Плещеев Дандевилю.
Алексей Николаевич внимательно следит за всеми литературными новинками, в письмах его высокие оценки новых произведений Тургенева, Островского… Он рекомендует своему адресату (все тому же Дандевилю) непременно приобрести для библиотеки при канцелярии оренбургского генерал-губернатора «Русскую историю» С. М. Соловьева — «замечательный труд, осветивший нашу историю новым взглядом». Не прерывает он в этот период и собственного поэтического творчества: еще перед отъездом в Ак-Мечеть откликнулся на события Крымской войны 1854–1855 годов стихотворением «После чтения газет»[31], об увиденном и пережитом во время службы в Ак-Мечети — стихотворение «В степи».
В эти же годы, вернее в 1855 году, Алексей Николаевич написал стихотворение «С…….у» («Перед тобой лежит широкий новый путь…»), в котором снова зазвучал призывный голос автора русской «Марсельезы» — так впоследствии назовут знаменитое плещеевское «Вперед!..».
Оторванный от культурной среды, Плещеев остается неисправимым поэтом-мечтателем, поэтом-пропагандистом, поэтом-бойцом, сохранившим в сердце не только способность сострадать «утесненным», но и неукротимое желание практической борьбы со злом.
Но к стихам Плещеев все же обращается редко. К тому же публиковать их возможности не было. Поэтому все свои думы, тревоги, жизненные впечатления Алексей Николаевич изливает в письмах к оренбургским приятелям и больше всего в письмах к В. Д. Дандевилю, в которых, размышляя о пережитом, рассказывая о своих духовных интересах, не забывает защищать от наветов и «утесненных» из своего племени, то есть простых русских солдат.
«…И признаюсь вам, что я никак не могу согласиться, чтобы необходимо было стеснять наших солдат, сажать их на гауптвахту за расстегнутый крючок, запрещать им носить шинели внакидку сверх мундира, когда холодно, и беспрестанно толковать им, что они мерзавцы, с которых нужно шкуру драть, что 4-й батальон — известные негодяи. Однако эти негодяи… умеют сносить нужду и лишения без ропота, с веселым лицом… В караул ходят через 2 дня: сменяются из караула — идут на работу; пришли с работы — идут в ночное; те едут за лесом, те идут плести маты, те — косить сено; одним словом — все постоянно трудятся и не жалуются на свое житье: посмотрите, какие славные построены конюшни, сколько наложено сена, и вы подивитесь, когда все успели сделать эти солдаты», — пишет в частном письме унтер-офицер Плещеев подполковнику Дандевилю. А в другом письме, узнав о новых полномочиях своего высокопоставленного товарища, Алексей Николаевич говорит: «Так как Вы заведуете теперь стенной корреспонденцией и вообще все, что до степи касается, находится в вашем распоряжении, то пресекайте зло». Обращаться в таком тоне к одному из ближайших помощников генерал-губернатора Перовского поэт мог благодаря дружбе с Дандевилем, но такое свое привилегированное положение Алексей Николаевич никогда не использовал для личных целей. Нигде и никогда он не обращается с просьбами об улучшении собственного положения, зато множество раз ходатайствует за других, особенно за своих конфирмованных сослуживцев, а также за солдат, местных жителей — казахов.
«Вы не сердитесь на меня, что я вам нишу о всех и о каждом. Меня просят — и я делаю, предупреждая всех, что за успех не могу ручаться. Мое убеждение такое, что если представлялся случай сделать добро — нужно всегда попытаться… Если вы из десяти моих просьб исполните две, то и тогда я буду доволен, что через мое посредничество сделалось хоть два добрых дела» — это из письма Дандевилю от 11 мая 1855 года. И всех других, кто делал добрые дела, Алексей Николаевич глубоко уважал. Так, в одном из писем к Дандевилю Плещеев с теплым сочувствием отзывается о деятельности О. Я. Осмоловского, чиновника азиатского департамента министерства иностранных дел при Оренбургской пограничной комиссии, пользующегося большим уважением и даже любовью у казахов прежде всего за честность, демократизм, умение понять нужды местного населения и помочь ему.
Но те, кто насаждал политику притеснения коренного населения среднеазиатских земель, вызывали у поэта чувство негодования. Особенно возмущали Плещеева беспринципность, спекуляции отдельных гарнизонных «аристократов на русской службе» на самых святых чувствах и идеалах, в частности, его до глубины души возмутили разглагольствования о «патриотизме» коменданта крепости Беринга. «Хороша тоже теория любви к Отечеству самого коменданта. Недавно, призвав одного конфирмованного, он стал ему читать мораль и, между прочим, сказал: что такое Отечество? Это вздор. Где хлеб дают, там и Отечество. Вот мы немцы, а служим, как русские», — пишет Алексей Николаевич Дандевилю 21 февраля 1856 года.
«Да, такой потребительский «патриотизм», увы, был не редким среди приезжавших в Россию «на ловлю счастья и чинов», но ведь эта древняя «теория» корнями уходит еще к учению фарисеев. Она уместна в устах «гонимого» ростовщика-иудея, но не рьяного христианина, каким выставляет себя Беринг». Плещееву вспомнилась развеселившая всех в гарнизоне история обращения Берингом батарейного хорунжего Сибаева в христианство: мусульманин Сибаев явился к коменданту по службе, и Беринг несколько часов толковал о чудесах Христа, прибавляя беспрестанно вопрос: «Ну сделает ли это вам Магомет?», на что Сибаев, не допускавший мысли о возможности насытить пять тысяч человек пятью хлебами, шутливо отвечал: «Больно его мудрено гулял…»
За время службы в крепости Плещеев обрел немало друзей среди младшего офицерского состава. Молодые офицеры тянулись к Алексею Николаевичу, видя в нем человека редкой отзывчивости, ценя ум и широту духовных интересов ссыльного поэта, — об этом с глубокой признательностью писал Плещееву много лет спустя Владимир Алексеевич Бельцев, служивший инженер-под-поручиком в форте Перовском в 50-е годы.
А вот высший офицерский «ареопаг» крепости, зная о систематической переписке Плещеева и Дандевиля, распространил даже версию о том, что Плещеев якобы постоянно доносит подполковнику (а значит, и Перовскому) обо всем происходящем в крепости. Когда такие слухи стали известны Алексею Николаевичу, он, как сам признавался в одном из писем, «сначала расстроился, но потом, когда размыслил хорошенько, то увидел, что глупо было бы дорожить мнением таких господ, которые здесь даже сделались общим посмеянием и никем не терпимы». И потому «…доносить вам о том, что такой-то и такой-то нуждается в вашей помощи, и просить о вашем содействии тоже буду постоянно, потому что вы мне дали разрешение на это, и не раз уже по моим просьбам делали добро людям, находящимся в степи».
Долгожданное производство Алексея Николаевича в офицеры произошло весной 1856 года, 11 мая. Производству в прапорщики способствовали хлопоты матери, друзей, да и сам Плещеев, почувствовав ухудшение здоровья, стал с конца 1855 года энергично хлопотать о «высочайшем» помиловании, стремясь теперь уже вырваться из крепости в Оренбург. Потому и в письмах этого периода он часто сетует на скуку, дикость, ограниченность офицеров-сослуживцев, интриги, сплетни в командных кругах. «Ради бога, Виктор Дезидерьевич, вытащите меня из этого омута, называемого Сыр-Дарьин-ской линией», — просит он своего покровителя, которому с горечью признается, что жизнь «гибнет бесплодно, гибнет без пользы и счастья» и что «за два месяца, проведенных где-нибудь в большом городе, Петербурге, например, где общественная жизнь, науки, искусства — все в полном развитии, блеске, — я отдал бы охотно остальную жизнь». О тяжелом состоянии духа говорит поэт и в стихотворении «Раздумье».
Вместе с получением офицерского чина прапорщика Плещеев переводится из форта Перовский в 3-й Оренбургский линейный батальон, расположенный в самом губернском городе. Выехав из крепости 14 июня, Плещеев только через месяц с небольшим прибыл на место. Теперь уже на положении полноправного члена общества мог он посещать кружок местной интеллигенции, группировавшейся непосредственно вокруг самого В. А. Перовского, удостоенного не так давно графского титула. Для упавшего духом, истерзанного унижениями и оскорблениями за пять с лишним лет солдатчины поэта такая перемена в жизни значила очень много. Возобновились встречи с В. В. Григорьевым, налаживались новые знакомства; особенно близко сошелся Плещеев с начинающим литератором С. Н. Федоровым, которого опекал потом всю жизнь, посвятил ему ряд произведений.
Летом 1856 года в Оренбурге остановился М. Л. Михайлов — поэт, публицист, возглавлявший по заданию морского министерства литературно-этнографическую экспедицию по Оренбургскому краю, и Плещеев устанавливает дружеские отношения со столичным литератором — одним из активных сотрудников «Современника», другом и сподвижником Некрасова, Чернышевского, Добролюбова, Шелгунова и других революционно настроенных деятелей культуры…
Но Оренбург встретил Плещеева не без горестей: скоропостижно скончалась еще в 1855 году Любовь Захаровна Дандевиль, к которой Алексей Николаевич испытывал самые нежные чувства, а В. Д. Дандевиль в чине полковника уезжает вскоре на постоянное жительство в Петербург — утрату этих друзей поэт переживал особенно тяжело. Здоровье самого Алексея Николаевича тоже оставляло желать лучшего, и он вскоре по возвращении в Оренбург стал хлопотать об увольнении с воинской службы, благо что заключение медицинской комиссии о нездоровье его было отправлено в высшие инстанции еще из форта Перовского. Осенью 1856 года Плещеев подает на имя императора прошение о дозволении ему по состоянию здоровья перейти на гражданскую службу. Генерал-губернатор Перовский это прошение поддерживает, и 17 ноября того же года Алексей Николаевич «увольняется из военной службы с переименованием в коллежские регистраторы и с дозволением перейти на гражданскую службу, кроме столиц».
Расставшись с опостылевшей казарменной обстановкой, Плещеев решил некоторое время отдохнуть в самом прямом смысле: он часто посещал званые вечера у «оренбургских аристократов», куда теперь его приглашают не без удовольствия (умен, образован, молод — прекрасный кандидат в мужья), а существование свое поддерживает уроками французского, русского языков в тех же домах. Атмосфера светского общества, конечно, не могла удовлетворить поэта.
писал он в одном из стихотворений.