«За последнее время в западно-европейской и русской экономической литературе одновременно замечается отрадный поворот: догматическое преклонение перед системой Маркса уступает место её критической проверке и созидательной работе её дальнейшего развития и дополнения. Это служит симптомом к прекращению того невыносимого состояния, в котором ещё до сих пор находится экономическая наука. Мы имеем в сущности не одну, а две экономические науки — науку „марксистскую“ и науку „буржуазную“, из которых каждая говорит на совершенно особом языке, не прислушиваясь к мнению другой и считая это мнение в большей или меньшей степени заведомой ложью. (…) тогда как так называемая „буржуазная“ или „официальная“ политическая экономия быстрыми шагами двигалась вперёд и с каждым днём завоёвывала новые горизонты, наука „марксистская“, несмотря на глубину и плодотворность её основных мыслей и талантливость её представителей, упорно топталась на одном месте, занимаясь догматическим толкованием старых, превратившихся почти в ходячие фразы, положений даже там, где действительность или научная мысль давным-давно их опередила. К счастью (…) уже недалеко то время, когда разногласие социально-политический миросозерцаний не будет выражаться в обособленном существовании двух самостоятельных наук. Для нас, русских, такая тенденция особенно необходима. Если европейская мысль не сумела ещё примирить двух научных направлений, то она по крайней мере знакома с результатами обоих. Иначе обстоит дело в России: вплоть до самого последнего времени вся наша оригинальная литература по теории политической экономии сводилась к популяризации учения Маркса. (…) Великое вековое течение европейской мысли стоит выше мнений, быть может, величайшего и гениальнейшего, но всё же одного из его представителей и не может потерпеть ущерба от критики этих мнений, которые служат лишь одним из этапов его научного освещения»2.
Беспокойство Франка и, надо полагать, его наставника С. о единстве науки и отказе от её партийности, разумеется, было прямым продолжением борьбы С. за внеклассовость и внепартийность истины и этического идеала и, в источнике, «должного» (личной идейной свободы и независимости этического идеала) от «сущего» (исторической реальности), как бы первое, в конечном счёте, ни диктовалось вторым. Главным контекстом для этой апологии объективной или равно значимой для всех партий науки служила полемика вокруг реформизма и ревизионизма Бернштейна, которые в своей критике марксистской доктрины опирались на новые данные науки и, в целом, были без ожесточения восприняты в СДПГ, занятой практической борьбой за политические и экономические интересы пролетариата. В решительную противоположность этому, в русской социал-демократической эмиграции в среде марксистов в России выступление Бернштейна против материализма, теории всеобщей социально-экономической революции («катастрофы»,
Когда серия статей Бернштейна была завершена, С. кратко обсудил её итоги со своим многолетним единомышленником и конфидентом, в тот момент ссыльным Потресовым. Потресов ответил ему 9 января 1899:
«Я очень рад, что мы сходимся с Вами по крайней мере в оценке Бернштейна: „он плох в философии, немножко филистер, теоретически не совсем ясно мыслит“.
Выход книги Бернштейна в целом в 1899 году (в наилучшем русском переводе её заголовок «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии») и сам статус автора как душеприказчика Энгельса и Маркса буквально взбесил Плеханова, который (что странно для эмигранта и почти одиночки в отношении к общенациональной партии с миллионами легальных избирателей) потребовал от СДПГ исключения Бернштейна из партии (оно было отвергнуто).
Отвечая на критику Плеханова, Бернштейн отверг его обвинения в эклектическом соединении социализма с данными «буржуазной науки», указав, что «9/10 элементов научного социализма взяты из сочинений „буржуазных экономистов“, как будто вообще существует „партийная наука“…». На это Плеханову, в общем, нечего было ответить по существу и ему пришлось в своей антикритике капитулировать, придав своим утверждениям частный, непринципиальный и даже двусмысленно обоюдоострый характер, а именно: «„Партийная наука“, строго говоря, невозможна. Но, к сожалению, очень возможно существование
Почти одновременно с Плехановым на книгу Бернштейна и ответную ему книгу Каутского, также выступившего в защиту «ортодоксии» от Бернштейна, в немецкой марксистской печати выступил С.: его рецензия, как это уже стало обычно для его немецких текстов, прошла практически незамеченной в среде русских марксистов (хотя практически вся периодическая печать СДПГ была доступна в России, что показывает, например, известная переписка Ленина из ссылки в с. Шушенском) — настолько сложными им казались обсуждаемые вопросы, что даже форсированный алармизм Плеханова и позже Ленина-Ильина не мог их заставить увидеть в этой полемике нечто вредное для интересов распространения социал-демократии в России. С., в частности, писал:
«Можно как угодно низко оценивать книгу Бернштейна, но она всё же обладает тем достоинством, что казалось бы окончательно решённые вопросы социализма в ней поняты и поставлены именно как проблемы (…) И всё же сомнения и возражения Бернштейна поражены одним недостатком. (…) Марксизм — это содержательно определённое учение, определённая точка зрения, может быть даже и эвристический принцип, но методом он является столь же мало, как и дарвинизм. Так же и то, что обычно называют „диалектикой“, представляет собой метод лишь при метафизическом допущении тождества бытия и мышления; она есть метод онтологической логики. (…) Маркс всегда исходил из социализма как готового тезиса. Как исследователь, он обязан этой предубеждённости не только своими ошибками, но и своими блестящими достижениями. Ибо в эпоху Маркса лишь социалистический критик мог оценить грандиозное историческое значение капитализма и вместе с тем ясно постичь его историческую относительность. (…) С точки зрения последовательного эволюционизма, фундаментальное противопоставление „реформ на почве существующего правового порядка“ и „радикального переворота основ этого порядка“ просто бессмысленно. В бланкизме речь идёт не о прославлении „революции“ в полицейском смысле (бунт), а о вере в основополагающее значение политического захвата власти в целях радикального общественного переворота. Эта вера теснейшим образом связана с верой в возможность „снятия“ капиталистического общественного порядка. Противоречие между „бланкистским“ революционизмом и марксистским эволюционизмом — это имманентное противоречие марксова учения о социальной эволюции в
Маркс, сам того не замечая, использовал несколько понятий ценности. Это происходит оттого, что он рассматривал две совершенно различные проблемы — социологическую проблему эксплуатации, в особенности капиталистической эксплуатации, и экономическую проблему ценности, и специально меновой ценности, — как
На Бернштейнову критику теории крушения Каутский отвечает утверждением, что такой теории среди аксиом социал-демократии вообще не существует. Мы бы живейшим образом приветствовали это несколько странно звучащее[187] утверждение как отказ от эволюционно-исторического утопизма, если бы оно хоть сколько-нибудь было верным. Но, к сожалению, Каутский сам заворожён теорией крушения, которую он объявляет несуществующей, и которая, однако, образует сокровеннейшую сущность ортодоксального марксизма.
„Теорию обнищания“, решительно отвергнутую Бернштейном, Каутский подчёркнуто сохраняет в её релятивистском варианте. В этом он примыкает к Марксу и, в ещё большей степени, к Родбертусу, которого он тоже цитирует. При этом он говорит много верного (например, что упорство мелких предприятий часто является источником обнищания), но свой основной тезис „Доля рабочего в созданном им множестве продуктов сокращается“ (S.128) он нигде не доказал. (…) Основной аргумент в пользу допущений „социального обнищания“ Каутский видит в росте детского и женского труда.
Сочинение Каутского против Бернштейна кульминирует в обвинении, что Бернштейн с помощью оппортунистических идей хочет добиться разжижения социал-демократии до уровня народной партии, в которой „классовые интересы крестьянства и мелкой буржуазии имеют определяющее влияние“ (179). Но мне это кажется совершенно недоказанным. Во-первых, и Бернштейну должно быть понятно, что в государстве, которое подобно Германии стремится превратиться в развитое „индустриальное государство“, действительно
(…) Мы понимаем суть дела иначе и соответственно можем сказать: социал-демократия полагает конечной целью „социальную революцию“ и добивается этой конечной цели демократически-социалистическими реформами.
…Бернштейн отказался от некоторых аксиом марксизма. Но то, что он сделал это непоследовательно, что он лишил свои реалистические взгляды в порыве невнятного идеализма их лучшей опоры — материалистического понимания истории, всё это безмерно осложнило его позицию в полемике… не столько для науки
Именно этих самых супругов С. и Б. Вебб, чей труд «Теория и практика современного тред-юнионизма»
«Все они не понимают, что я недаром бросил якорь моего общественно-политического миросозерцания в твёрдый (для меня) грунт идеалистической метафизики, и что поэтому я не только критикую, но и подготовляю новое политическое миросозерцание, гораздо более смелое, чем марксизм»[190].
Несмотря на удерживаемое публично фиксируемой идейной эволюцией «критических марксистов» их внешнее единство как «направления», С., Туган-Барановский, Булгаков, Кистяковский, их младшие коллеги Бердяев и Франк, в общем, несмотря на тогдашние отношения Бердяева и Франка к С. как учеников к учителю, отнюдь не были партией (их общей партией была так и не консолидировавшаяся русская социал-демократия), сектой, клубом единомышленников: они, скорее, были товарищами по интеллектуальном поиску в сторону от первоначального догматизма к широко расцветшему в лоне немецкой социал-демократии разнообразию экономической, социальной, исторической и философской науки, к которой они лично имели непосредственное соприкосновение как авторы, переводчики и редакторы. Это вовсе не снижало градуса их взаимной критики и острых разногласий, которым они, однако, не были склонны придавать политического или партийного звучания: например, С. остро полемизировал с Булгаковым, Булгаков — с Туган-Барановским и т. д.
Сославшись на болезнь жены[191] С., запросил паспорт на выезд за границу и получил его 4 декабря 1901 года — с ним С. отправился с визитами по европейским социал-демократическим вождям и, наконец, договорился о том, что нелегальный для России социал-либеральный журнал «Освобождение» будет печататься в Германии, в Штутгарте, в партийной типографии СДПГ.
В январе в Швейцарии и Германии С. провёл серию дружеских встреч с марксистами-эмигрантами Аксельродом, Воденом, Засулич, Крупской, местными гуру Каутским, Г. Брауном. 20 мая 1902 С. окончательно разорвал свои легальные связи с России, подав в Совет присяжных поверенных Округа Санкт-Петербургской Судебной палаты заявление о выходе «из состава помощников присяжных поверенных»[192], в который он вступил, видимо, ещё в 1895 году по окончании экстерном юридического факультета Санкт-Петербургского университета. В апреле 1902 планы С. стали известны русской полиции, 1 июня 1902 Департамент полиции выпустил циркуляр, согласно которому С. должен быть немедленно арестован при появлении в России[193], а 18 июня (1 июля) 1902 вышел в свет первый номер журнала.
Бернштейнианский ревизионизм и острая борьба с ним стали ложными целями во внутрипартийной полемике марксистов, уведя внимание от главной перемены исторического момента: русская левая интеллигенция массово начала сосредотачиваться не вокруг доктринальных дискуссий марксистов, а вокруг внятного дела политического освобождения, внепартийное знамя которого подняло «Освобождение» С., и вокруг сети распространения которого в России уже в начале 1904 сложился лево-либеральный «Союз Освобождения» (внутри руководящего ядра которого было ясно заметно присутствие социалистов-идеалистов4). Под эту широкую коалицию С. и его «идеалистическое направление» (особенно в журнале Булгакова и Бердяева «Новый Путь» осенью 1904 и «Вопросы Жизни» в 1905 году) и стремились сформировать «новое мировоззрение», придающее обескрыленной практике социалистической борьбы новые идеалистические горизонты. Получалось, что идейный поиск представлял больший смысл не для спасения социал-демократии от оппортунизма, а для идейного достраивания современного русского либерализма на основе социал-либерального идеализма, над которым потрудились «Проблемы идеализма» и «идеалисты». В 1903 году С. привлёк известного марксиста-аграрника Булгакова к составлению аграрной программы либеральной оппозиции, давшей начало «Союзу Освобождения», а сам настоял на подготовке программы по рабочему вопросу, во всех своих положениях бывшей программой государственного социализма.