И это вполне отвечает его великой исторической функции. Мысль, что только верные по содержанию или истинные идеи могут производить полезное действие на личную или общественную жизнь, есть рационалистический предрассудок. Научно ложные идеи могут, в силу своего
Бернштейн твёрдо стоит за социализм и классовую борьбу. Поэтому он остаётся социал-демократом, и этого, справедливости ради, не должны оспаривать его противники. Но от эволюционно-исторического утопизма он полностью отказывается. Все свои сомнения, полное разрушение и новый строй социально-политических воззрений он изложил в своей книге. Его книга является значительным симптомом преобразования социал-демократической идеологии и, в то же время, поскольку Бернштейн наряду с Энгельсом и Каутским является одним из основателей марксистской ортодоксии, событием, производящим сильное моральное впечатление. Но, чтобы её влияние сказалось, нужно время.
Научный социализм не является чистопородной наукой: как социальный идеал, он необходимо является сопряжением науки и утопии. (…) Утопия тоже имеет свои права. Она является
Для каждого, кто чувствует себя социалистом, утопическое и революционное в нём так же дороги, или даже ещё более дороги, чем реалистическое. Ложен лишь тот утопизм, который выдаёт себя за науку. То, что Маркс и Энгельс были утопистами и революционерами, придаёт им человеческое и в значительной мере историческое величие. (…)
В заключение ещё раз подчеркнём одну мысль: если критический марксизм в своём дальнейшем достраивании Марксова учения хочет действительно твёрдо встать на ноги, то он должен придерживаться основного реалистического взгляда самого Маркса, его „материалистического“, а правильнее, экономического взгляда на историю»[174].
С января по май 1899 года С. и Туган-Барановский получили под своё руководство новый марксистский журнал «Начало», тайно для них и даже для цензуры специально организованный в провокационных целях полицейской агентурой во главе с М. И. Гуровичем. Журнал попал под жёсткое давление цензуры, сдвинулся в сторону большего академизма, что отразилось на его меньшем, по сравнению с «Новым Словом» тиражом в 3500 экземпляров, и не успел выявить своей работой социал-демократическую сеть (что было его задачей для полицейской провокации), но зафиксировал полное интеллектуальное лидерство марксизма в России. Параллельно он ясно продолжил избранный кругом курс на соединение политического радикализма с новыми течениями в литературе, предоставив страницы для сочинений не только социал-демократам Гарин-Михайловскому, Вересаеву, но и Д. С. Мережковскому, З. Н. Гиппиус, а также для обзоров З. А. Венгеровой о Метерлинке и Ницше. К участию в журнале С. лично пригласил Чехова и Ф. К. Сологуба[175], принял предложение о сотрудничестве Гершензона[176]. Здесь же С. впервые подробно в истории левой журналистики исследовал феномен В. В. Розанова («Романтика против казёнщины»)43. Помимо текстов редакторов, в журнале было весомо солидарное присутствие марксистов независимо от их уже намечавшегося размежевания на «ортодоксальных» и «критических»: Плеханова[177], Булгакова и ссыльного Ленина, успевшего разместить здесь шесть публикаций.
История «Начала» продемонстрировала новое качество марксистского движения. Оказалось, что в 1898–1899 годах Департамент полиции МВД назначил своего негласного сотрудника М. И. Гуровича издателем марксистского журнала («Начало») и обеспечил его значительными средствами. Его целью было сконцентрировать вокруг журнала все наличные руководящие силы русских марксистов и поставить их сначала под наблюдение, а затем под контроль. Первая задача была успешно решена: всё пишущее сообщество марксистов во главе со Струве, Туган-Барановским, Булгаковым и от эмигранта Плеханова до ссыльных Потресова и Ленина. Но ничего нового для полиции практически не было в этой выставке достижений русского марксизма: все авторы, выступавшие открыто и скрывавшиеся под псевдонимами, были уже известны полиции. Общественное (легальное) звучание марксизма, его влияние, его распространение вширь оказалось результатом активности публичных фигур, а не подпольных организаций. Численность активных членов этих организацией во всех России даже в 1900 году Фёдор Дан определил в 60 с небольшим человек44. Здесь полицейские задачи и, прямо скажем, полицейский кругозор вступили в противоречие с политическим восприятием событий правительством. «Начало» было подвергнуто жёсткой цензуре и быстро, уже 22 июня 1899 закрыто решением Комитета министров (министров юстиции, внутренних дел, народного просвещения и обер-прокурора Св. Синода) а его номера было предписано изъять из публичных библиотек.
Политически острый, «боевой» журнал «Новое Слово», несмотря на сопутствовавший ему масштабный разгром марксистского подполья, был хорошо принят аудиторией как первый легальный, то есть легально действующий политический марксистский журнал в России. Ему сопутствовал «рабочий закон» 2 июня 1897 года, вскоре после его закрытия, в марте 1898 года С., в развитие журнальной проповеди написал уже нелегальный первый манифест РСДРП, в котором тоже акцентировал задачи социал-демократии как авангарда борьбы против самодержавия за политическое освобождения. В этом контексте журнал «Начало» в начале 1899 года, несмотря на то, что точно также аккумулировало все литературные марксистские силы в столицах, ссылке и эмиграции, прозвучало слабо, ибо оказалось слишком академичным и не смогло проявить особой политической остроты. Революционный брат писал о журнале Мартову: «Я слышал мнение многих, что оно значительно хуже „Нов. Слова“»[178]. К тому же в условиях широкой диффузии марксизма в периодической печати «Началу» стало невозможно соединить идейное лидерство с монополией на марксизм, в пространстве которого в 1899 году уже действовали журналы «Мир Божий» тёщи Туган-Барановского А. А. Давыдовой, В. А. Поссе «Жизнь», М. М. Филиппова «Научное Обозрение», а в ноябре 1899 — январе 1900 — петербургская газета «Северный Курьер».
Тем не менее, накопленный журналами опыт имел взрывной характер: марксистская наука и публицистика быстро разлилась по целому ряду общедемократических «толстых» журналов начиная с 1898–1899 гг. и с тех пор захватывала всё новые позиции в легальной печати, главным ограничением в которой был уже только отказ от прямых политических призывов, а «социалистическая наука» уже де-факто была признана легальной и легитимной. Последующая социал-демократическая деятельность в России развивалась уже в поле легальной практики широкой марксистской печати, марксистских книгоиздательств, а в тени этого, как известно, именно система распространения нелегальных эмигрантских изданий в России (социал-демократической «Искры» и социал-либерального «Освобождения») стала стержнем для создания подпольных партийных организаций.
1899–1901: «критическое направление» в русском марксизме
В ноябре 1899 — январе 1900 гг. С. выступил во вскоре закрытой цензурой газете «Северный Курьер» с серией статей, в которых предпринял попытку синтезировать антиреволюционное наследие «либерального консерватизма» правоведа и публициста А. К. Градовского с революционной социал-либеральной проповедью политического освобождения и социальной справедливости. Формулой такого социал-консервативного синтеза стало понятие «усложнения жизни», впервые появившееся у С. ещё в «Критических заметках». Индустриальное, антинародническое, капиталистическое усложнение жизни, по мнению С., требовало его политического «усложнения» и свободного национального развития. С. и позже возвращался к этой формуле, стремясь применить её и к нуждам идеологической консолидации национальной буржуазии, прямо адресуясь к ней в издании П. П. Рябушинского, компромиссную цель видя в «развитии и усложнении жизни, выражающемся в капиталистическом преобразовании общества»[179]. Собственно, констатация национального характера политического освобождения и социалистической борьбы — при всех их интернациональных ценностях — открытием в России давно уже не была. По крайней мере, после того как разочарованный Герцен начал осуждать западноевропейское буржуазное «мещанство», а перед лицом русских либералов и революционеров развернулась европейская борьба на национальное освобождение и объединение в Германии, Италии, Венгрии, Польши, как национальное «возрождение» (скорее — строительство) и освобождение славянских и балканских народов составили непрерывное содержание политической повестки дня. Но русские социалисты до С. относились к такой
«Остатки прежних религиозных и метафизических взглядов; на построение рабочего социализма влияют национальные привычки, … но эти явления переживания старого слишком обычны во все периоды истории человечества, чтобы они могли удивить нас в настоящем»[180].
Как признался позже один из участников «критического направления» в марксизме Франк, «неокантианское движение в социализме имело, несомненно, серьёзное значение в смысле расшатывания старых устоев марксистской догмы. (…) Но положительное значение этого движения нельзя признать особенно большим»[181]. Идеалистические поиски в области философии ничего не могли прибавить практической деятельности марксистов в России, а признание религиозного фактора консолидирующим по аналогии с католической Италией — плохо встраивались в условия огосударствленной цезарепапистской православной церкви синодального строя.
На 1900 год пришёлся пик энциклопедической интеллектуальной активности С., который одновременно выступил со своим политико-экономическим учением, близким к «австрийской школе», центром которого было понимание экономической реальности как совокупности бесконечного числа индивидуальных субъектов хозяйства и производимых ими оценок ценности хозяйственных благ, серией политических статей в газете «Северный Курьер» («Усложнение жизни»1, «Высшая ценность жизни»[182], ноябрь 1899 — январь 1900), этюдом по экономической истории крепостного права в России, учением о либерализме («В чём же истинный национализм?»), изложением своего нового философского кредо, призывом к философскому развитию марксизма в направлении («назад к…») Фихте и Лассаля, серией статей в журнале «Мир Божий», которую затем объединил в сборнике «На разные темы» (СПб, 1902).
«Как я теперь понимаю, это время (январь-февраль 1901 года) было для П. Б. [Струве] моментом его окончательного, уже формального разрыва с русскими социал-демократами и его внутреннего осознания себя участником русского либерального движения. (…) Он писал тогда статьи в „Мире Божием“ (постепенно переходившем на „марксистскую“ платформу), в которых… продолжал идеалистическую борьбу не только с „народниками“, но и с „ортодоксальными“ марксистами, то есть с догматическим мировоззрением русских „социал-демократов“; главный политический смысл этой борьбы (по цензурным условиям выражаемый только намёками для чтения „между строк“) состоял именно в призыве от сектантской партийности перейти к объединяющему всю русскую оппозицию соглашению в борьбе за политическую свободу», —
В течение 1900 года С. готовился к изданию в эмиграции радикального журнала в сотрудничестве своего «критического направления» в марксизме (вместе с Туган-Барановским, Булгаковым, Франком, Бердяевым) с издательским газетно-журнальным предприятием Ленина, Плеханова, Засулич и Потресова («Искра», «Заря») и даже выступил в первых номерах газеты «Искра» с авторскими статьями. Примечательно, что переговоры об этой издательской коалиции начались в конце марта — начале апреля 1900 года во Пскове на квартире ссыльного В. А. Оболенского, скорее уже сочувствовавшего С., но гостеприимно заранее принявшего на постой Ленина. Разногласия, подробно описанные в научной литературе с позиции Ленина, сделали невозможным длительное сотрудничество С. с «Искрой». Глядя на разногласия с иных сторон, можно кратко отметить, что «Искре» не хотелось оставаться в тени гораздо более крупного и денежного либерального проекта, который явно затевал С. (будущее «Освобождение») на средства одного и того же одноклассника Потресова по гимназии Д. Е. Жуковского, и его редакционных возможностей, а С. в итоге оказалось дискомфортно состоять в коалиции с тем, кто вёл против него личностно и пропагандистски окрашенную публичную борьбу: радикальные марксисты правильно опасались раствориться в широкой политической коалиции, а С. не видел оснований поддерживать тех, кто не скрывал своей к нему ненависти.
При этом периодически газета «Искра» и непрерывно, в наибольшей части своего объёма, журнал «Заря» в 1901–1902 гг. были посвящены Плехановым, Мартовым, Лениным, Потресовым, Засулич и другими — многословной критике философских, экономических и политических статей и книг Струве и союзных ему Булгакова, Бердяева и Франка, начиная с 1897 года. Было видно, что марксисты по-прежнему воспринимали их как главных внутрипартийных идейных противников, несмотря на то, что те уже порвали свои партийные отношения с социал-демократией.
Старый социал-демократ, начавший свою партийную карьеру в начале 1890-х, вспоминал о своём с разговоре с Лениным в 1902 году:
«Ленин назвал Струве „изменником, ренегатом и новым Тихомировым“. (…) Я считал Струве всегда человеком идейным и искренним, но для которого рабочее дело было ни в каком случае не его делом. (…) Я обратил внимание Владимира Ильича на возможные последствия подобного клеймения Струве. Я сказал ему: а что если кто-либо из рабочих, фанатически преданных делу, под влиянием травли Струве на страницах „Искры“, вдруг решится расправиться с ним или даже убьёт его как „изменника и ренегата“? „Его и надо убить, — ответил мне Владимир Ильич. (…) — А что же? — возражал он мне горячась: по вашему мне надо надевать для расправы с ним замшевые рукавицы?“ (…) Я редко видал Владимира Ильича в состоянии того раздражения, которое он проявил при нашем разговоре о Струве»[184].
Вышедший из круга московских марксистов 1890-х, редактор марксистского издательства Водовозовой, хорошо знакомый семейному революционному кругу Ленина молодой экономист Франк в изданной Водовозовой в 1900 г. книге об экономической категории «ценности» внятно выразил переход от принятой для себя С. и его кругом формы своей революционной работы только как «социалистической науки» (формула Энгельса) и «критического направления» в марксизме — к внеклассовой претензии на общенациональное интеллектуальное лидерство в целом и во внепартийной науке, в частности: