Ж е л е з н я к. Знаете же, мать умирает.

К а л и н а. Рак у нее. Чем поможет?

Ж е л е з н я к. Слезы материнские, ночные… Человеку одному помирать… Молчите? А если бы это с вашим сыном так?

К а л и н а (стоит отвернувшись). Иринка моя, в тридцатом менингитом заболела, только ходить начала… А тут меня срочно в райпартком. Сказать? Постеснялся. Двинули с братвой в Степное — крушить кулачье! Ночью хожу, курю-смалю… Постучат на рассвете в окошко, наган за пазуху, щуп — в руки и айда ямы с зерном ворошить… Вернулся, жена на могилку не повела. Не заплакала даже. Чужой ты нам с Ирочкой человек! Бросила меня, уехала… (Пишет на клочке. Зло). В приказ! Мать ему — родная, Советская власть — мачеха?! Стройка — дядя чужой?!

Ж е л е з н я к. Двадцать лет парню… Поздравляли вчера.

К а л и н а. Меня в двадцать из обреза поздравили. Вот сюда, в руку, навылет!

Ж е л е з н я к (смущенно, но твердо). Ну, ты вот что… Советскую власть со своим хозяйством не путай. Она-то как раз и лелеет человечье в человеке. (Помолчал). Прости, друг, дело такое… (Разводит руками).

М а р т а (выходит из кладовки). С каменщиками что делать будем? Кирпича — на два дня.

К а л и н а. Ко мне идемте.