Мальчик протянул мне планшет. Кажется, случайно кликнул на рекламу. Его губы шевелились, будто он что-то говорил, но беззвучно.

– Смотри, в таком случае надо нажать вот сюда. А еще…

Я взяла в руки планшет и стала показывать, как с ним управляться. Прозрачные глаза мальчика следили за моими руками, и я осмелилась украдкой взглянуть на его лицо.

От него пахло так же, как от меня, – одиночеством и отсутствием родительской любви. Наверное, именно этот запах отнял у него дар речи. С этим запахом сложно бороться. Сколько ни мойся, он не исчезает. Запах одиночества впитывается не в кожу, не в плоть, а в душу. Если кто-то смог от него избавиться, значит, этот человек ни в чем больше не испытывает нужды. Так же, как растворяются и становятся невидимыми чернила, когда их выльешь в море, если в душе щедро, подобно огромному морю, разливается вода, то пропитавший душу запах одиночества растворяется и перестает быть заметным, и тогда человек становится счастлив. Но есть и такие люди, которые, хоть и устали от щекочущего ноздри запаха, живут с мутной водой внутри. Как я.

Из планшета снова донеслась птичья трель, и лицо мальчика просветлело. Глядя на него, я подумала, что хочу сделать его запах слабее, и одновременно у меня появилась мысль, что мне это не под силу. Я для себя-то не могу сделать все так, как хочу, куда уж мне спасать еще кого-то. Тебе одиноко, вот ты и хочешь взять котенка, расхохотался мой внутренний голос. Поэтому я разглядывала лицо мальчика, словно бы издалека.

С того дня он стал каждый день приходить ко мне. Полдничал со мной на веранде, иногда обедал и не отрывался от планшета. Похоже, его увлекало не только птичье пение, но и голоса животных. Он с таким интересом наблюдал за всем этим, что я могла только восхищаться его сосредоточенностью.

Прошло несколько дней, и, собравшись в очередной раз окликнуть его, вдруг поняла, что так и не спросила, как его зовут.

– Совсем забыла. Слушай, я же не могу всегда звать тебя «слушай» или «эй» – может, скажешь, как тебя зовут? Вот я – Кинако. Вообще-то я Кико, но мне придумали прозвище Кинако. Славное, правда?

Я написала палкой, которая валялась на земле, иероглифы моего имени и подписала рядом «Кико». Мальчик читать умел – не знаю, правда, насколько хорошо. Я видела, как он набирал в поиске «лев» или «кукушка».

– Зови меня Кинако. А теперь твое имя. Ну? – спросила я, протянув ему палку.

Ребенок сжал ее в руке, ненадолго задумался, а потом медленно вывел:

– Паразит.

В смысле?! Я, затаив дыхание, смотрела на мальчика, пытаясь понять, что он чувствует, но не могла.

Футболку, которую я ранее выстирала, он с того дня не носил. Он надевал новое мужское белье примерно раз в три дня. Вроде бы мылся, голову тоже мыл. В какие-то дни от него пахло, в какие-то – нет. Дотрагиваться до себя не разрешал, так что я не могла посмотреть, но синяки наверняка оставались – думаю, его бьют. Это точно были следы жестокого обращения, которые он старался спрятать, но не мог.

– Так, то есть твое имя похоже на «паразит»? Как у меня – прозвище? – спросила я, думая при этом, что это невозможно. Как я ни ломала голову, приятных причин для этого не находила. Как я и ожидала, мальчик покачал головой, с досадой отбросил палку и снова взялся за планшет. На его лице было только раздражение. Я должна быстрее с ним подружиться. Так, чтобы он хотя бы мне рассказал, в какой ситуации оказался.

Позже, развешивая во дворе белье, я вдруг услышала знакомый звук. Невольно оглянулась – кажется, он доносился из планшета. Наверное, пока мальчик прокручивал ролики, дошел до этого животного.

– Это же…

Сидевший на веранде и внимательно прислушивавшийся к этим звукам ребенок – я, разумеется, не могла называть его «паразитом» – заметил мое удивленное лицо и указал на планшет.

– Это, ну… как же ты нашел-то… я часто слушаю это.

Ребенок, указывая на планшет, вопросительно посмотрел на меня. Наверное, он не понимал, что за животное издает этот звук. Я сунула высохшее полотенце в корзину для белья и села рядом с мальчишкой.