– Плевать я хотел на твоего сменщика! – глаза Макара угрожающе блеснули. – У тебя всегда какие-то отмазки находятся. То дружбана встретил, то подружку, то ещё какая-нибудь хрень. Смотри, ещё раз опоздаешь…

– И что? – Лёха набычился, щёки стали пунцовыми. – Что ты сделаешь, Макар? Начальству настучишь? Ты стукач, да?

Не стоило ему это говорить. Слишком молодой, слишком глупый, не наученный горьким опытом тому, что за некоторые слова можно и поплатиться. Суть лишь в цене. А ценой в этот раз стал резкий удар под дых. Макар нанёс его умело, несколько лет занятий боксом не прошли даром.

Лёха согнулся, закряхтел, жадно хватая ртом воздух. В осоловелых глазах сквозило удивление, он будто бы вопрошал: за что?

Макар охотно пояснил:

– Это чтобы ты за языком следил, усёк?

Ответом стал энергичный кивок. На этом урок был закончен. С невозмутимым видом Макар открыл шкафчик, снял с вешалки куртку, надел её, после чего взглянул на сменщика, который всё ещё стоял в полусогнутом положении.

– Чего стоишь? Расписывайся давай.

Лёха болезненно поморщился, подошёл к столу и в специальной графе в журнале поставил подпись, означающую, что смену он принял, а значит, ответственность за объект теперь полностью переходит к нему. Подпись получилась корявая, потому что рука дрожала. Закрыв журнал, Лёха буркнул обиженно:

– Не ожидал от тебя такого.

Макар застегнул молнию на куртке, взял из шкафчика сумку и молча вышел из будки. Он не сомневался: Лёха впредь будет приходить на смену вовремя, по крайней мере, в ближайшие недели. Всё зависит от того, насколько горек для него стал сегодняшний опыт. Для некоторых и одного удара под дых хватает, чтобы многое переосмыслить, а кого-то и избиение до полусмерти ничему не учит.

Дойдя до ворот, Макар бросил взгляд на будку. Представил, как Лёха сейчас кроет его последними словами. За языком ведь можно не следить, когда тебя никто не слышит. Макар подумал, что нажил себе врага. Да и плевать, одним больше, одним меньше. Жизнь от этого ни хуже не станет, ни лучше. Слабый, как дыхание больного старика, внутренний голос сказал, что не стоило бить парня, он этого не заслуживал, но Макар, как обычно, заглушил его равнодушием. То был голос из прошлого, эхом тех времён, когда город ещё не вызывал отвращения. Голос – фантомная боль.

Макар натянул капюшон куртки, прикрыв короткий ёжик волос, провёл ладонью по лицу, которое, казалось, было вытесано из камня бесталанным скульптором, после чего вышел за ворота и двинулся вдоль бетонного забора к шоссе. Весь день сегодня моросил дождик и только к вечеру прекратился. Слякотная осень. Бабье лето в этом году лишь промелькнуло золотой искрой, почитай и не было его. Листва рано пожухла, а сейчас, в начале ноября, деревья выглядели, как трупы, с которых содрали кожу и обглодали плоть. Тускло горели фонари в дымке влажной хмари, их свет отражался в лужах и мокром асфальте. Порывы промозглого ветра заставляли прохожих спешить туда, где тепло и уютно. Макару казалось, что такая погода подходит этому городу, словно сырость и холод являлись истинной сутью Светинска, не притворной. А солнечные дни, тёплые ночи, зелёная листва, салюты по праздникам – это всего лишь детали лживой маски, которую город иногда надевает, чтобы запудрить мозги наивным и беспечным.

Обходя лужи, Макар вышел к шоссе, по которому сонно ползли автомобили. Возле автобусной остановки топтались две девчонки, обе что-то внимательно рассматривали на экранах своих телефонов. На фонарном столбе ветер трепал драный рекламный листок.

Какое-то время Макар следовал по тротуару, а потом свернул в парк, хотя этот путь до дома был не самым близким. Пройдя по аллее с десяток метров, он остановился возле скамейки, на которой кто-то оставил пустую пивную бутылку. Ощутив укол гнева, Макар схватил бутылку, швырнул её в урну, а затем, успокоившись, вынул из сумки небольшую щётку и принялся смахивать со скамейки пожухлую мокрую листву. За последние три года это стало для него своеобразной традицией, и ему было всё равно, что прохожие, застав его за этим занятием, порой глядели на него, как на чудака. Однажды какой-то засранец вырезал на спинке скамейки буквы «Б.С» – видимо, свои инициалы. Макар тогда, не долго думая, отправился в хозяйственный магазин, купил шпаклёвку, подходящую по цвету краску, а потом замазал и закрасил буквы «Б.С». А пару раз он прогонял со скамейки пьяниц, решивших накрыть на ней «поляну» – Макар не на шутку разозлился тогда, едва до мордобоя не дошло. Сдержался лишь потому, что пролитая кровь была бы таким же осквернением этого места, как и пирушка алкашей. Со временем пьяницы, которые частенько собирались в парке, усвоили: от этой скамейки лучше держаться подальше, иначе придётся иметь дело с кряжистым, как дуб, и дурным, как бешеный пёс, мужиком.

Причина, почему Макар так ревностно оберегал эту скамейку, была проста: здесь сделала свой последний вздох его жена, тут умерла Катя. Ему казалось, что частичка её души всё ещё здесь – для него это было едва ли не единичное проявление сентиментальности, исключение, на общем фоне ожесточённости. Он полагал, что просто обязан ухаживать за скамейкой, иначе потеряет самого себя, превратится в полное ничтожество, иначе ненавистный город победит.

С Катей Макар прожил пять лет, четыре из которых они были женаты. До встречи с ней у него в голове бардак творился, постоянно возникали какие-то проблемы на ровном месте, которые он усугублял бездействием. Это был затяжной период под названием «Достало! Пошло оно всё нахрен и будь что будет». Кризис, замешанный на дурости и нежелании строить планы на будущее. Многие такое водкой лечат, вот только Макар алкоголь не жаловал.

Так и жил, двигаясь по чёрной полосе, пока не познакомился с Катей.

Его удивляло то, как они легко сошлись. Абсолютные противоположности, словно лёд и лава. Она красавица, которая восхищалась каждой мелочью, радовалась каждому новому дню, а он… Как-то одна знакомая назвала его неотёсанным раздолбаем и Макар ни капли на неё не обиделся, ведь определение это было правдивым. Неотёсанный раздолбай. Будучи самокритичным, он тогда мысленно добавил: «Раздолбай с внешностью гориллы».

И что Катя в нём нашла? Макар никогда её об этом не спрашивал, что-то внутри него противилось задавать подобные вопросы. Он просто принимал всё как есть, порой считая, что фортуна перепутала его с каким-то успешным беззаботным красавцем, которому, по сути, и предназначалась Катя. Нет, Макар не был из той породы унылых самобичевателей, видящих в себе одни только недостатки, и уж тем более не страдал закомплексованностью. Он всего лишь реалистично оценивал собственное лицо с искривлённым после юношеской драки носом, слишком уж массивным подбородком, глубоко посаженными глазами и шрамом на скуле. Мамаша алкоголичка однажды заявила юному Макару, что с такой внешностью ему придётся брать женщин только силой, ведь «по любви» ничего не светит. Она это сказала и захохотала, словно выдала лучшую шутку на свете. Теперь мамаша покоилась на городском кладбище, и Макар редко приходил на её могилу.