Особенно опасный патоген под названием NDM-1 (металло-бета-лактамаза из Нью-Дели 1) существует в Нью-Дели по крайней мере с 2006 года. По сути, это фрагмент ДНК – плазмида[6], способная передаваться от одного вида бактерий к другому. Опасность его в том, что он наделяет бактерию резистентностью к 14 классам антибиотиков, в том числе мощным внутривенным, назначаемым в больницах как последнее средство, когда остальные способы лечения оказались бессильны. Иными словами, благодаря NDM-1 бактериальный патоген становится практически неуязвимым. Сдержать инфекции, несущие в себе NDM-1, получается только у двух далеких от совершенства лекарств – антибиотика старого поколения под названием колистин, который из-за токсичности вышел из употребления в 1980-х, и дорогого внутривенного тигециклина, который одобрен только для инфекций в мягких тканях{126}.
Благодаря скорости, размаху и относительному комфорту воздушных перелетов возможность переправляться через континенты и океаны получают даже самые малоизвестные патогены. NDM-1 выбрался из индийских операционных в организмах медицинских туристов. Впервые его выделили в 2008 году в ходе обычного бактериального посева из мочи пятидесятидевятилетнего мужчины, госпитализированного под Стокгольмом. Подцепил он бактерию, содержащую NDM-1, в Нью-Дели. Другие случаи, зафиксированные в Швеции, а также в Великобритании, тоже были связаны с пациентами, летавшими в Индию или Пакистан на косметические операции или пересадку органов. В 2010 году инфицирование бактериями с NDM-1 было выявлено у трех пациентов из США – все трое ранее проходили лечение в Индии. К 2011 году бактерии с NDM-1 обнаружились у больных в Турции, Испании, Ирландии и Чехии. К 2012 году медицинские туристы распространили NDM-1 на двадцать девять стран мира{127}.
До сих пор NDM-1 попадался в основном среди безвредных для организма видов бактерий: например,
Подобный патоген, усиленный NDM-1, расшатает всю медицинскую практику, поскольку мало какие медицинские процедуры будут стоить риска получить вызываемую им почти не поддающуюся лечению инфекцию. «Все достижения медицины будут перечеркнуты, – предрекает микробиолог Чанд Ваттал из больницы сэра Ганги Рама в Нью-Дели. – Пересадка костного мозга, замена органов или суставов – обо всем этом придется забыть»{128}.
От легкости, с которой транспортные сети распространяют обладающие пандемическим потенциалом патогены вроде NDM-1, становится не по себе. Однако со времен холеры им это удается все быстрее и эффективнее.
Но мы не пассивные жертвы собственной мобильности, обреченные на преследование тучами злокозненных микробов. Глобальное распространение микроба действительно служит предпосылкой пандемии, однако одного этого фактора недостаточно. Патогены, даже вездесущие, способны вызвать пандемию лишь при наличии подходящих условий для передачи в месте приземления. Широко распространенный патоген, лишенный таких условий, безобиден как оставшаяся без ядовитых зубов змея.
Кроме того, освоенные патогеном способы передачи не отличаются гибкостью. Адаптировавшись к тому или иному способу, патоген не может в одночасье изменить сложную механику перехода от жертвы к жертве. Именно поэтому, как свидетельствует история, переносимые комарами микроорганизмы не превращаются в передающиеся через воду, а водяные не эволюционируют в распространяющиеся воздушным путем. Но если способ передачи относительно жесткий, то условия передачи, которыми пользуются патогены, достаточно изменчивы: их почти целиком формируют наши собственные действия.
Да, некоторые патогены распространяются за счет определенных форм интимного сближения, свойственного человеческому обществу, – от половых отношений до тесноты и давки, при которой люди дышат друг другу в лицо, но многие распространяются менее заметными, окольными путями, сравнительно редкими или легко изменяемыми. Патоген
Холерному вибриону необходимо, чтобы человек регулярно поглощал собственные экскременты. И это хорошо, потому что мы можем с легкостью лишить патоген возможностей распространения, ведь употребление отходов чужой жизнедеятельности не требуется ни для выживания самого человека, ни для стабильности общества. Плохо другое: иногда историческая обстановка складывается так, что даже самая ненужная и рискованная практика оказывается почти неизбежной.
Глава третья
Грязь
Экскременты – идеальное средство распространения патогенов от одного человека к другому. Человеческие фекалии сразу после исторжения из организма кишат бактериями и вирусами. Почти 10 % их веса приходится на бактерии, и в каждом грамме может содержаться до миллиарда вирусных частиц. В год обычный человек производит 49 литров экскрементов (плюс 492 литра стерильной мочи) – это целая река отходов жизнедеятельности, полная микробов. Если не ограждать и не изолировать эти отходы, они липнут к подошвам ног и остаются на руках, загрязняют пищу, просачиваются в питьевую воду, позволяя патогенам перебираться от одной жертвы к другой{129}.
К счастью, человек уже не первое столетие сознает, что для здорового существования отходы жизнедеятельности необходимо держать подальше. Древние цивилизации в Риме, в долине Инда, в долине Нила умели обращаться с отходами так, чтобы те не загрязняли пищу и воду{130}.
Древние римляне смывали отходы подальше от поселений, чтобы они разлагались там без помех. Пресную воду они проводили из дальних ненаселенных высокогорий с помощью системы деревянных и свинцовых труб, обеспечивавшей жителю империи 1135 литров воды ежедневно – в три раза больше, чем потребляет сегодня средний бесконтрольно расходующий воду американец, согласно данным Агентства по охране окружающей среды США. В Риме эта вода использовалась в основном для бань, купален и городских фонтанов, однако часть потока шла в общественные туалеты, где скамья с отверстием в форме замочной скважины располагалась над сточной канавой, по которой непрерывно струилась проточная вода{131}.
Для здравоохранения одно из главных достоинств смыва экскрементов водой состоит в том, что в критический период между их образованием и разложением человеку не приходится возиться в этих кишащих микробами нечистотах. Вода их просто уносит. Обратная сторона медали заключается в том, что экскременты обретают мобильность – образуются большие загрязненные потоки, способные просочиться (помимо всего прочего) в питьевую воду. Однако причины, побуждавшие древних строить систему водоснабжения, – любовь к очищающей свежей воде – внушали представление о ценности и важности питьевой воды. Римляне косо смотрели на тех, кому хватало глупости использовать для омовений, не говоря уже о питье, неочищенную воду, и прислушивались к совету древнегреческого врача Гиппократа пить кипяченую{132}.
По всей логике, эти полезные навыки человек должен был пронести сквозь столетия. Но этого не случилось. К XIX веку европейские потомки древних римлян, населившие Нью-Йорк, давно забыли заветы предков. Погрязнув в отходах чужой жизнедеятельности, каждый из этих ньюйоркцев невольно поглощал с водой и пищей около двух чайных ложек фекалий ежедневно{133}.
Отчасти смена уклада была связана с расцветом христианства в IV веке. У греков и римлян, не говоря уже об индусах, буддистах и мусульманах, гигиенические процедуры были ритуализированы. Индусу религия предписывает омовение после любого действия, считающегося «нечистым», а также перед молитвой. Мусульманину полагаются по меньшей мере три омовения на пять ежедневных молитв, а также по многочисленным другим поводам. Иудеям заповеди велят умываться до и после приема пищи, перед молитвой и после опорожнения кишечника. Христианство же, напротив, никакие водные гигиенические процедуры ритуального характера не предусматривало. Доброму христианину достаточно лишь окропить святой водой хлеб и вино. В конце концов, сам Иисус садился есть, не умывшись. Выдающиеся христиане открыто порицали водные процедуры как излишество, тщету и ублажение плоти. «Чистое тело и чистое платье, – утверждала одна настоятельница, – означают нечистоту в душе». Святейшие из христиан – те, что носили завшивевшие власяницы – мылись, наверное, реже всех на свете. Стоит ли удивляться, что немытые правители христианской Европы не спешили восстанавливать ни разрушенные готами в 537 году римские акведуки, ни другие хитроумные системы водоснабжения?{134}
Затем в середине XIV века в Европу пришла бубонная чума. Правители христианской Европы, как и любые политические руководители перед лицом непонятной угрозы, пытались свалить все на привычного козла отпущения – водные гигиенические процедуры. В 1348 году медики из Парижского университета винили во всем горячие ванны, поскольку те открывают поры кожи, через которые болезнь проникает в организм. «Бани и парные следует запретить, – вторил им придворный хирург короля Генриха III Амбруаз Паре в 1568 году. – Человек выходит оттуда размягченный, все поры его тела откупорены, а значит, тлетворные пары могут мгновенно проникнуть внутрь и вызвать внезапную смерть». По всему континенту доламывали оставшиеся от римской эпохи бани и купальни{135}.
Считая воду настолько опасной для духа и плоти, средневековые европейцы почти не использовали ее ни для избавления от отходов жизнедеятельности, ни для утоления жажды. Они брали воду для питья из мелких колодцев, мутных ручьев и застойных рек. Если вода оказывалась неприятной на вкус, ее скудные источники пускали на варку пива{136}. Зажиточные слои предпочитали «сухую» гигиену. Европейские аристократы XVII века маскировали вонь немытого тела духами и дорогими тканями – бархатом, шелком и льном. «С помощью льняной ткани, – уверял парижский архитектор XVII века, – поддерживать чистоту тела гораздо сподручнее, чем с помощью купален и бань, как у древних». Серу из ушей выковыривали золотыми копоушками с рубинами, а зубы чистили черным шелком с кружевами – что угодно, лишь бы не вода. «К воде относились враждебно, – пишет историк гигиены Кэтрин Ашенбург, – и старались избегать ее всеми средствами»{137}.
Результатом стало продолжавшееся столетиями копание в человеческом и животном навозе, примиряющее человека доиндустриальной эпохи с его наличием и даже позволяющее видеть в нем пользу. Средневековые европейцы исправно месили ногами густо унавоженную – причем в меньшей степени собственными отходами – грязь. Они жили в одном доме с кормившей и возившей их скотиной – коровами, лошадьми и свиньями, производившими навоз в гораздо больших количествах и уж точно не в специально отведенных местах{138}. Люди тоже в основном довольствовались обычным ведром – в доме или в отдельно стоящем нужнике. Чуть более сложные уборные представляли собой выгребные ямы либо во дворе, либо в погребе, иногда выложенные камнем или кирпичом (как канализационные коллекторы), над которыми располагалось сиденье или настил для присаживания на корточки. Способ сбора отходов и избавления от них зависел исключительно от хозяев, власти этот процесс почти никак не регламентировали{139}. Сам акт дефекации не требовал уединения и его не стыдились. Августейшие особы в XVI–XVII веках – Елизавета I и Людовик XIV, в частности – свободно опорожняли кишечник в присутствии придворных{140}.