Дядя Слава же, подойдя к ней, просто сгребает ее в охапку и прижимает к себе, гладя по голове.

— Я знаю, внуча…Но теперь все будет хорошо, я здесь. Прости, не мог раньше прийти. — Что-то еще говорит, но я уже не слушаю, пытаясь понять, что происходит. А Маша снова плачет. Навзрыд, вжимаясь в широкую грудь лесного затворника.

А я чувствую, как меняются эмоции Маши. Уходит неуверенность, растерянность и напряжение. Она плачет, но с каждым мгновением, ей будто становится легче и спокойнее… А про меня будто все забыли. Так и стою у стола, не зная куда себя деть.

***

Что может быть лучше, после тяжелого дня, и не менее тяжелой ночи, которая все никак не заканчивается, чем хорошо натопленная банька? Наверное, ничего… Вот только, не в моем случае. Это вот Маша, думаю, хорошенько попарится и погреется. У нее то руки целые, в отличие от моих.

С появлением дяди Славы, как-то все так завертелось, закрутилось, что я и словом ни с кем не перекинулся. Пока он утешал разрыдавшуюся Машу, в кабинет набился народ. Меня просто задвинули в угол, напрочь проигнорировав. Распоряжался всем Ерофей. Пара крепких мужиков, положили на носилки Илью, и куда-то унесли.

После появилась женщина лет сорока, которая забрала Машу. Меня по-прежнему никто не трогал. Лишь дядя Слава, отдав какие-то распоряжения Ерофею, уже направляясь к той двери, через которую пришел Илья, кивком головы позвал за собой. Так же молча мы прошли насквозь несколько комнат, в итоге оказавшись на улице. Точнее, во дворе.

— Вот баня. — Дядя Слава показал рукой в противоположный конец вычищенного до голых досок настила двора. — Там тебя встретят.

— Дядь Слав… — Решаюсь все же открыть рот, в попытке выяснить, что происходит.

— Потом, Марк. Давай, иди отмывайся. Одежду, взамен твоего тряпья выдадут и ко мне в операционную проводят. — Отшельник тяжело вздыхает. — Там поговорим.

— А…

— Потом, Марк, все потом. Извини, но воняет от тебя… — Он чуть усмехается. — Будто в выгребной яме выкупался. А с рукой что? — Видимо, только замечает мои висящие плетьми конечности.

— Разрезана.

— Я про другую. И так вижу, что перевязана. А уж в качестве шины использовать «Хранитель душ», так и вовсе оригинально.

— Это не шина. Жгут нечем было затягивать. — Меланхолично поясняю. Отметив, то как мой стилет назван, но не став расспрашивать подробнее. Горячка боя уходила, и я с каждой минутой, чувствую себя все хуже. Слабость возвращается. — А вторая… — Пожимаю плечами. — Сломана думаю.

— В смысле? И ты так спокойно об этом говоришь? — В голосе мужчины мелькает беспокойство. — Сильно болит?

— Да нет, терпимо.

— Ладно. Давай бегом в баню, отмойся, а потом ко мне в операционную. — Дядя Слава, немного подумав, все же оставляет в силе свое предыдущее решение. — Если все это время терпел, то еще десяток минут выдержишь. — Он уже собрался было уходить. — Так, хотя подожди. Вот это я заберу, от греха подальше. Повернись-ка. — Чуть толкает меня плечо, так, чтобы я повернулся левым боком к нему.

Безропотно подчиняюсь, не видя смысла сопротивляться. Черт… Я даже не замечаю движения, не говоря о моменте, когда в руке отшельника появляется почти такой же, как мой, стилет, которым он одним движением срезает импровизированный жгут.

— Не хватало еще, чтоб кто-нибудь его случайно коснулся. — Свой стилет, он уже убрал, а вот мой вертит в руке. — Надо же… Не думал, что он когда-нибудь найдется. — Чуть дергает головой.