На какое-то время повисает пауза. Стараюсь дышать через раз, чтобы не привлечь к себе внимание. Как ни крути, а сейчас решается моя судьба. Я уже проверил крепость пут — сам не выберусь. Но этот Саня, денег ему вдруг захотелось… Жаль, не убил, урода…
— Дочка у меня, Остап. Ульяшка, ты же знаешь… — Командир первым нарушает тишину. Слова, тяжелые, будто камни, медленно падают с губ. — Больна она… Местные лекари ничего не могут поделать, а в губернии, сам понимаешь… Маги такие цены ломят, что не в жизнь не заработаю. А тут он… И четыреста золотых. Хватит и на лечение, дадут боги, и еще на приданное останется.
— Ульяна? Она больна? И давно? — Остап резко развернулся в сторону напарника. — Почему ты ничего не говорил? Всем миром бы собрались.
— А… — Саня махнул рукой. — Сам знаешь, не умею я так. Милостыню просить. Да и, много ли получится собрать с воинов-то. У каждого своих проблем и забот хватает. Семьи опять же… Да и потом отдавать потом чем, а Остап? Чем? Я уже и так почти всё что было со двора продал, чтобы лекарям платить… а… — снова взмах руки. И такая горечь, и тоска в словах пограничника, что даже без работающих способностей, я ощущаю ту обреченность, камнем висящую на сердце бойца.
— Лихоманка у нее, Остап. Тут даже и губернские маги, могут не помочь. Сам же знаешь почти никто не выздоравливает… И денег… А… — Воин встал, и отошел к печи, наверное, погреться. И выглядит он сейчас совсем не бравым уверенным бойцом, а поникшим ковылем, прибитым морозом и придавленным снегом.
— Сань, но как же так? Все равно, почему не сказал? Какие долги? Разве ж ребята бы не вошли в положение? Да и я, все отдам, только чтоб Ульянка здорова была. — Остап, до этого довольно уверенно давивший на своего напарника. — Уж пара десятков золотых в запасе имеется. Вообще, о чем речь-то…
Во похоже и все. Возможно, шансы у меня были, но сейчас их не осталось. Одно дело, если ради наживы, другое, когда на кону жизнь дочери этого пограничника. Окажись на его месте мой отец, думаю, он бы уже тащил любого, кто стоит между моим здоровьем и жизнью, в управу… Черт… Что-то я совсем запутался. Вроде, вот эти двое, прикрывались от меня Машей. Все было понятно. Их участь — смерть. А теперь… даже и не знаю. И Маша… Она то ведь спокойная. А я связанный… Могла бы и освободить.
— Дядь Остап… — Тихо, как будто опасаясь нарушить установившееся тягостное молчание, подает голос девушка, будто почувствовав мои мысли. — Я знаю, кто от лихоманки может вылечить… — Как-то не очень уверенно. — Только это… Отпустите Марка. — Надо же, вспомнила меня.
— Да? — Остап повернулся к Маше. — Так дело ж не в лекарях. Вишь, какое дело — платить за лечение то и нечем.
— Он не берет денег. — Так же неуверенно отвечает она.
— Надо же, лекарь-бессеребренник. Такие разве бывают? Эх, красавица… — Остап чуть скривился. — Да и видишь, говорит всех местных перебрал, а без толку.
— О нем никто не знает. О лекаре. — Будто до этого сомневалась, а сейчас решилась. — Он и не всегда берется лечить.
— А ты откуда тогда знаешь?
— Отец говорил, что, когда мне пять годков было, я лихоманку подхватила. Он уж и не знал, куда обратиться, как услышал об этом лекаре. Тот меня и выходил. Бесплатно.
— И что же это за лекарь такой интересный? — В голосе Остапа слышаться сомнения.
— Отшельник. — Маша выпрямилась, видя, что ей не верят, уставилась сердито на воина.
— Отшельник, говоришь…Что-то ничего я не слышал про такого в этих местах, девонька. Может брешешь ты все, друга своего спасая? — Метаморфоза происходит с воином на моих глазах. Вроде только что он был таким усталым и ослабленным потерей крови, а сейчас весь подобрался, будто зверь почуявший кровь.
— Не вру. — Маша смотрит прямо, не отводя взгляд.
— Так может ты знаешь, где искать этого твоего лекаря? — Чуть усмехнувшись, прищурив глаза спрашивает Остап. Второй воин, все это время молчит, внимательно слушая.
— Нет… — Маша опускает взгляд вниз, тут же вся сникнув. — Папа знал, но он… — Резко оборвав фразу, Маша отворачивается, закрывая лицо руками.